Авторитарное проклятье — 3

«Свободная пресса» продолжает серию публикаций бывшего члена Верховного Совета РФ (1990—1993 г. г.) Ильи Константинова о драматических и кровавых событиях1993 года. Сегодня мы публикуем третью часть его размышлений и воспоминаний.

Стихия и провокация

Революция — не всегда хаос, бюрократия — не всегда порядок. И революции бывают мирные (бархатные, роз, и прочее) и внутри бюрократии может идти внутренняя война, даже с настоящими жертвами.

В эпоху переломов, переворотов хаос случается чаще и начинается он с голов (случается правда, что он там навечно и оседает, судя по истерическому поведению некоторых старолиберальных деятелей в эти памятные дни).

Что интересно: в те дни практически каждый (из тех, кто хотя бы вяло интересовался происходящим в стране) знал и понимал, что Указ 1400 незаконен. Это понимала и законодательная, и исполнительная, и судебная власть. Ни у кого (даже у сторонников Ельцина) не было ни малейшего сомнения в том, что указ неконституционен. Алгоритм действий на такой случай был заранее прописан в Конституции: президент отстранялся от власти и его полномочия передавались вице-президенту.

Уже скоро депутаты заслушали выступление председателя Конституционного суда Валерия Зорькина, зачитавшего постановление КС о признание Указа № 1400 противоречащим конституции РФ, и об отстранении от должности президента Бориса Ельцина. Тогда же Александр Руцкой принес присягу на верность Конституции.

После этого, немногочисленные сторонники Ельцина в ВС тихо покинули зал заседаний. Хорошо помню, как уходил Александр Починок (в то время — председатель бюджетного комитета ВС): его и без того нескладная фигура еще больше взъерошилась, а лицо приобрело искательно-виноватое выражение. Подойдя ко мне, он пролепетал что-то вроде «пойми меня, Илья, я не могу здесь остаться».

Не может — значит, не может, чего тут понимать. Все остальное тоже было понятно — на бумаге, а не на деле.

Помню, что единственным спорным вопросом тогда стало предложение об отставке правительства: некоторые депутаты считали, что в отставку следует немедленно отправить всех министров, во главе с Черномырдиным, другие, что стоит ограничиться лишь заменой силовиков, или даже одного министра внутренних дел Ерина (ответственного за разгон демонстраций).

И тогда, и много позже участники событий и историки спорили о целесообразности этих кадровых перестановок, носивших, прямо скажем, символический характер.

Дело в том, назначенные Руцким министры таковыми только числились: никаких реальных рычагов власти у них, разумеется, не было.

Среди депутатов периодически возникали разговоры о том, что верные парламенту силовики должны отправиться в соответствующие министерства, занять свои рабочие места и приступить к исполнению должностных обязанностей. Но никто из них, насколько мне известно, даже попыток таких не предпринимал. Да и как эту авантюрную идею можно было реализовать на практике?

Итак, силовики вроде есть, но опять же: гладко было на бумаге…

Правда, не исключаю, что можно было попытаться организовать нечто вроде альтернативных министерств, конечно, не в изолированном от внешнего мира Доме Советов, может быть, даже за пределами Москвы, но это было связано с серьезным риском, на который руководство ВС идти не захотело.

Да и вообще, нужно учитывать психологию крупного чиновника (не важно, силовика, или гражданского), привыкшего к иерархии, подчинению, кулуарным методам решения вопросов. Такие буяны, как Ельцин, среди них большая редкость. Обычный номенклатурный работник — консерватор, инстинктивно сторонящийся всякой «революционности», даже намека на нее.

Вот характерный эпизод, прекрасно демонстрирующий вышесказанное: конец сентября 93 года, Белый дом практически в полной блокаде, но извне поступает информация об усиливающихся антиельцинских настроениях в обществе. Акции в поддержку ВС идут по — нарастающей.

Ко мне в кабинет заходит Дунаев и приглашает прогуляться по коридору. Как только мы выходим из кабинета, Андрей Федорович наклоняется ко мне и (как сейчас помню), вцепившись в пуговицу моего пиджака, тихо, но внятно произносит: «Запомни, Илья, когда нас будут допрашивать, я никаких приказов не отдавал. Запомни!»

Честно говоря, я был изрядно шокирован таким разговором, и попытался убедить Дунаева, что он рано паникует, но Андрей Федорович только отмахивался и повторял: «Запомни»!

Зря он меня агитировал тогда: сроду я показаний никаких не давал, но вопрос не в этом. Вот здесь мы и подходим к главному противоречию, раздиравшему антиельцинскую коалицию.

Нет, это была не борьба между личностями, политическими группировками или идеологиями (хотя значение этих факторов преуменьшать тоже не следует, но об этом попозже).

Главная проблема была в абсолютной несовместимости революционной по своему настроению массы сторонников, и номенклатурной «головки» оппозиции.

Ни руководители Верховного Совета, ни вновь назначенные министры-силовики, ни большинство депутатов не были готовы выйти за рамки бюрократической процедуры.

Помню, сколько споров вызвал простейший, казалось бы, вопрос, о предоставлении в распоряжение наших сторонников ковровых дорожек из коридоров Белого Дома. Вроде бы, яснее ясного — люди ночуют в подъездах здания, на голом полу, простужаются; а в коридорах сотни метров ковровых дорожек. Отдать без разговоров. Куда там: «А если испортят, если затопчут, зальют? Кто будет отвечать?»

Вы не поверите, но окончательно проблема была решена лишь после того, как я пригрозил одному из замов Хасбулатова (не хочу называть фамилии, человек, в общем-то, приличный), что расскажу о его поведении участникам митинга, проходившего в этот момент у стен Белого дома.

Подобные конфликты — по мелочам, по крупным, даже стратегическим вопросам, случались неоднократно.

И рассказываю я об этом не для того, чтобы бросить тень на кого-то из моих товарищей по обороне Дома Советов, а для иллюстрации глубинного, если хотите — классового, расхождения в тактике противостояния перевороту.

Очень упрощенно эти противоречия можно сформулировать так: оборона или наступление, пассивное неподчинение произволу, или активные действия по перехвату рычагов власти?

Если судить по декларациям и заявлениям, то в Белом доме преобладали сторонники наступательной тактики. Уже 23 сентября появилось обращение Руцкого «К гражданам России», содержащее призыв к всеобщей стачке и гражданскому неповиновению. С аналогичными призывами выступали и ВС, и Съезд.

Но на деле реальной работы по организации гражданского сопротивления путчистам в Верховном Совете не велось, все ограничилось рассылкой призывов.

Через несколько дней мы вместе с товарищами по ФНС разработали конкретный план действий по остановке ряда крупных московских предприятий, но когда я пришел с ним к Хасбулатову, Руслан Имранович без церемоний ответил мне: «Илья, не гони волну». И пояснил, что такие действия могут только помешать начавшимся переговорам с Ельциным, на которые руководство ВС надеялось почти до самого конца.

В самой идее переговоров с нелегитимной властью нет ничего плохого. Но это касается официальных переговоров. Когда это делается за спиной, когда люди фланируют «из стана в стан» — это немного по-другому называется. Тем более, что переговоры Ельцину были нужны только как дымовое прикрытие.

Отдельным вопросом идет вопрос о провокациях и провокаторах. По первому пункту все очевидно: весь конец сентября (и раньше) и вплоть до расстрела — это одна огромная и множество больших и малых провокаций. По второму пункту - сложнее. И тогда, и сейчас я уверен только в том, что Баркашов (я говорю лично о нем, а не о тех, кто был с ним рядом тогда) был сыграл крайне неприятную роль в этих событиях.

Кроме «засланных казачков» еще сталкивались и личные амбиции, личные темпераменты — и это в условиях приближающейся глобальной катастрофы. Впрочем, тема не нова — ни в истории, ни в литературе.

В любом случае — рассогласованность действий со стороны ВС была поразительная. Хотя и тут поражаться нечему, для заблокированного и облитого грязью парламента это было, скорее, естественным. Удивительно то, что рассогласованность была и в стане ельциноидов, за исключением, пожалуй, молодого и борзого олигархата.

Чаще всего и на той, и на другой стороне действовал принцип: получай «добро» на свою затею, но, как частенько бывает при разыгрывании подобных рискованных сценариев, на условиях «действуй, но мы в стороне». Получится — герой, сорвется — сам виноват.

Во многих событиях тех дней, как в капле воды, отразились те черты движения сопротивления, которые с неизбежностью вели к его поражению: спонтанность и непродуманность действий внизу, в сочетании с непоследовательностью и нерешительностью в верхних эшелонах Белого дома.

Вернемся на улицы Москвы — 20 лет назад и посмотрим, как приближалась развязка.

На 3 октября оппозиция назначила большой митинг, который должен был состояться в 14 часов на Октябрьской площади.

Заявителем, насколько я помню, выступала «Трудовая Россия» Виктора Анпилова, но и другие организации, включая ФНС, призывали народ выходить. Правда, сам я в подготовке этой акции не участвовал и в деталях плана не знал.

Может быть, именно поэтому, приехав в районе 13 часов на Октябрьскую площадь и не застав никого из организаторов, я был сильно удивлен всем происходящим.

Там к этому времени уже собралось несколько тысяч манифестантов и немногим меньше милиционеров и ОМОНа. Площадь была почти со всех сторон оцеплена и рассечена милицией, но выходы из метро работали.

Кто-то из старших чинов МВД сказал мне, что митинг запрещен мэрией, попытки его проведения будут пресекаться. К этому времени ОМОН уже начал действовать жестко, отсекая и избивая группы людей на периферии толпы. Стало понятным, что готовится большая бойня.

Не найдя никого из лидеров оппозиции, я решил взять ответственность на себя, поскольку имел с собой мегафон, да и в лицо многие из манифестантов меня знали.

Чтобы избежать кровопролития, я принял решение отвести народ в сторону площади Гагарина, благо с той стороны оцепления не было, и провести митинг там, о чем и объявил собравшимся.

С помощью нескольких добровольных помощников, начали формировать колонну, дело пошло.

Тут я увидел подошедшего депутата Виталия Уражцева, председателя союза защиты военнослужащих «Щит», принимавшего активное участие в обороне Верховного Совета. Я изложил ему свой план, он вроде бы не возражал, и я попросил его возглавить колонну, уже начинавшую выдвигаться по направлению к площади Гагарина. А сам я отправился через подземный переход на другую сторону площади, собирать собравшихся там наших сторонников, с тем, чтобы вместе с ними присоединиться к колонне.

Каково же было мое удивление, когда, вернувшись минут через пятнадцать назад, я увидел колонну во главе с Уражцевым, двигавшуюся в направлении, прямо противоположном тому, о котором мы договорились — через Октябрьскую площадь к Крымскому мосту.

Самое удивительное, что состоявшее из двух рядов милицейское оцепление, еще недавно столь агрессивное, безропотно расступалось, пропуская колонну манифестантов.

Сначала я опешил от удивления, затем бегом помчался догонять Уражцева, крича на ходу: «Стой, стой! Куда ты ведешь людей»?

Услышав меня, Виталий оглянулся, выругался матом и отмахнулся от меня. Помню еще одну его фразу: «Теперь ты их уже не остановишь».

Это было правдой: колонна, набирая скорость и обрастая все новыми людьми, уже выходила на Крымский мост. Мне оставалось только присоединиться к ней.

Дальнейшее хорошо известно: жидкое оцепление внутренних войск на Крымском мосту было прорвано, и огромная толпа людей, сметая на пути немногочисленные милицейские кордоны, захватывая брошенные армейские автомобили, устремилась к Белому дому.

У здания Мэрии на Новом Арбате лавина людей натолкнулась на сопротивление, откуда-то из здания раздались автоматные очереди, идущий рядом со мной молодой парень, охнув, опустился на асфальт — пуля пробила бедро.

Я до сих пор не знаю точно, что это было: стихийный взрыв народного возмущения, провокация или ошибка кого-то из руководителей обороны Верховного Совета.

Скорее всего — и то, и другое, третье одновременно. К тому времени все участники противостояния смертельно устали и кто сознательно, кто бессознательно, стремились к развязке. В такой обстановке любой искры достаточно для взрыва, а любая провокация может стать такой искрой.

Но очень многое, слишком многое говорит о том, что команда Ельцина сознательно и целенаправленно вела дело к массовой бойне.

(продолжение следует)

Фото: Олег Ласточкин/ РИА Новости