«И Коктебеля каменная грива…»

Добрых сотню лет крымский Коктебель, несмотря на принадлежность России ли, Украине ли, остается одним из реальных центров русской литературы. Наравне с толстовской Ясной Поляной, пушкинским Михайловским и лермонтовскими Тарханами. И даже минувшее двадцатилетие отрыва Крыма от русской державы не поколебало литературную значимость Коктебеля. По давней традиции русские писатели самых разных направлений, от Андрея Битова и Василия Аксенова до Феликса Чуева и Виктора Пронина, проводили все эти годы в Коктебеле летнее время, писали свои романы и повести, поэмы и пьесы. У волошинского дома-музея каждый год проходит волошинский фестиваль поэзии, вручается волошинская премия. У памятника Николаю Гумилеву каждый год проходят гумилевские чтения и вручается премия имени Николая Гумилева. И каждый год на эти фестивали и чтения приезжают писатели из Москвы и Петербурга, Перми и Орла. Я горжусь тем, что тоже являюсь лауреатом гумилевской премии. Был я и членом жюри премии Максимилиана Волошина. И никогда на волошинских и гумилевских чтениях в Коктебеле ни у кого не возникало чувства, что мы — за границей России, за пределами русской литературы.

Впрочем, как могло бы возникнуть даже в самое дурное ющенковское время такое чувство, если с одной стороны в Коктебеле мы видели самой природой вырезанный еще в 1913 году, после сильного оползня, на отроге скалы Кок-Кая, в Карадаге профиль русского поэта Волошина, а с другой стороны мы поднимались на гору, где похоронен сам поэт, и куда его гроб в августе 1932 года ценители его творчества пронесли на руках до вершины метров двести. Его дом и его могила на вершине горы Кучук-Енишары являются уже давно святыми местами для всех людей, причастных к русской литературе.

Сто двадцать лет назад, в 1893 году мама поэта, Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина, знаменитая Пра, купила за гроши участок у подножия горы Карадаг. Спустя десять лет, в 1903 году уже сам поэт по своему оригинальному проекту строит свой причудливый волошинский замок. В 1908 году Елена Оттобальдовна построила еще один большой дом с флигелем, который составил единую усадьбу с домом и флигелем Волошина. «Постройка второго дома на твоей земле мне стоила 7000 р.», — писала она сыну в письме от 29 октября 1915 года. Оба эти дома сохранились и сегодня. И кто в них только не жил из русских литературных гениев? Будучи по природе своей — собирателем — людей, книг, растений, каменьев, Волошин и на дачу свою заманивал всех русских писателей со всей России. В иные годы за лето в его Доме Поэта проживало до 500 литераторов, да еще каких… А под старость завещал оба дома — и свой, и матери, под Дом Творчества Всероссийскому Союзу писателей. Так что изначально передача Коктебельского Дома творчества в годы перестройки и передачи Крыма Украине украинским письменникам была юридически неправомочна. Русский поэт Максимилиан Волошин завещал и земельный участок, и все строения, в которых первоначально и располагался Дом творчества именно Всероссийскому Союзу писателей.

Макс Волошин был Зевсом Коктебеля, кряжистым и добрейшим его творцом. Его оружием была доброта. Когда его мать Пра в ноябре 1917 года, по воспоминаниям Марины Цветаевой, говорила сыну: «Погляди, Макс, на Сережу, (мужа Цветаевой, боевого офицера Сергея Эфрона, рвавшегося воевать с большевиками — В.Б.) вот — настоящий мужчина! Муж. Война — дерется. А ты? Что ты, Макс, делаешь?

— Мама, не могу же я влезть в гимнастерку и стрелять в живых людей только потому, что они думают иначе, чем я.

— Думают, думают. Есть времена, Макс, когда нужно не думать, а делать. Не думая — делать.

— Такие времена, мама, всегда у зверей — это называется «животные инстинкты»…"

Его дом поэта и был крепостью для всех русских творцов, где во все времена спасались и белые, и красные, где творили и реалисты, и авангардисты.

В те дни мой дом — слепой и запустелый —

Хранил права убежища, как храм,

И растворялся только беглецам,

Скрывавшимся от петли и расстрела.

И красный вождь, и белый офицер —

Фанатики непримиримых вер —

Искали здесь, под кровлею поэта,

Убежища, защиты и совета.

Я ж сделал всё, чтоб братьям помешать

Себя губить, друг друга истреблять.

У него на самом деле жили и большевистский беспощадный комиссар Бела Кун, и террорист Борис Савинков, и Илья Эренбург, и Николай Гумилев. «Те, кто знали Волошина а эпоху гражданской войны, смены правительств, длившейся в Крыму три с лишним года, верно, запомнили, как чужд он был метанья, перепуга, кратковременных политических восторгов. На свой лад, то так же упорно, как Лев Толстой, противостоял он вихрям истории, бившим о порог его дома…», — вспоминала Е. Герцык. Валерий Брюсов не случайно сравнил волошинский Коктебель с Ясной Поляной.

Вселенский объединитель Максимилиан Волошин, собирающий в своих бесчисленных комнатках всех, самых непримиримых русских гениев. Как писал Андрей Белый: «Сам Волошин как поэт, художник кисти, мудрец, вынувший стиль своей жизни из легких очерков коктебельских гор, плеска моря и цветистых узоров коктебельских камушков, стоит мне в воспоминании как воплощение идеи Коктебеля. И сама могила его, взлетевшая на вершину горы, есть как бы расширение в космос себя преображающей личности».

И там и здесь между рядами

Звучит один и тот же глас:

«Кто не за нас — тот против нас.

Нет безразличных: правда с нами".

А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других.

Если Ясная Поляна все-таки была хранителем одного русского гения, то волошинский Коктебель притягивал к себе всех гениев России.

В мае 1911 года здесь впервые побывала Марина Цветаева с сестрой. «Пятого мая 1911 года, после чудесного месяца одиночества на развалинах генуэзской крепости в Гурзуфе, в веском обществе пятитомного Калиостро и шеститомной Консуэлы, после целого дня певучей арбы по дебрям восточного Крыма, я впервые вступила на коктебельскую землю, перед самым Максиным домом, из которого уже огромными прыжками по белой лестнице нёсся ко мне навстречу — совершенно новый, неузнаваемый Макс. Макс легенды, а чаще сплетни (злостной!), Макс, в кавычках, „хитона“, то есть попросту длинной полотняной рубашки, Макс сандалий, почему-то признаваемых обывателем только в виде иносказания, „не достоин развязать ремни его сандалий“ и неизвестно почему страстно отвергаемых в быту — хотя земля та же, да и быт приблизительно тот же, быт, диктуемый прежде всего природой, — Макс полынного веночка и цветной подпояски, Макс широченной улыбки гостеприимства, Макс — Коктебеля…»

В судьбе самой поэтессы Волошин сыграл очень значимую роль. Именно в Коктебеле, Цветаева познакомилась со своим мужем Сергеем Эфроном. Она написала о Сергее:

Так, утомлённый и спокойный,

Лежите, юная заря,

Но взглянете — и вспыхнут войны,

И горы двинутся в моря,

И новые зажгутся луны,

И лягут яростные львы

По наклоненью вашей юной

Великолепной головы.

В Коктебеле состоялась первая встреча Цветаевой с Осипом Мандельштамом, с Ильей Эренбургом, с Аделаидой Герцык. На всю жизнь ей запомнилось коктебельское лето 1911 года. «Коктебель 1911 г. — счастливейший год моей жизни, никаким российским заревам не затмить того сияния».

В том же 1911 году Цветаева писала Волошину: «Дорогой Макс, Если бы ты знал, как я хорошо к тебе отношусь! Ты такой удивительно-милый, ласковый, осторожный, внимательный. Я так любовалась тобой на вечере в Старом Крыму ,. твоей вечной готовностью помогать людям. Не принимай все это за комплименты, — я вовсе не считаю тебя какой-нибудь ходячей добродетелью из общества взаимопомощи, — ты просто Макс, чудный, сказочный Медведюшка. Я тебе страшно благодарна за Коктебель, — pays de redemption {страна искупления (франц.).}, и вообще за все, что ты мне дал. Чем я тебе отплачу? Знай одно, Максинька: если тебе когда-нибудь понадобится соучастник в какой-нибудь мистификации, позови меня… Если она мне понравится, я соглашусь. Надеюсь, что другого конца ты не ожидал? Потом последовали и другие „блаженные года“ новых коктебельских встреч…»

Коктебельский цикл Цветаевой великолепен: «Моим стихам, написанным так рано…», «Идёшь на меня прохожий…», «Вы идущие мимо меня…», «Мальчиком, бегущим резво…», «Я сейчас лежу ничком…», «Идите же! Мой голос нем» и другие.

Летом 1915 года Марина еще раз приехала в Коктебель вместе с поэтессой Софией Парнюк. Тогда же она познакомилась с Осипом Мандельштамом, о котором вспоминала: «…окружён ушами — на стихи и сердцами — на слабости». Дважды поэтесса приезжала в Коктебель и осенью 1917 года. Уже во Франции, узнав о смерти Волошина, опубликовала свои воспоминания о встречах с ним в Коктебеле.

Марина Цветаева писала: «Максу я обязана крепостью и открытостью моего рукопожатия и с ними пришедшему доверию к людям. Жила бы как прежде — не доверяла бы, как прежде; может быть, лучше было — но хуже».

С волошинским Коктебелем крепко связан и Николай Гумилев. Алексей Толстой, тоже часто гостивший у Волошина в Коктебеле, вспоминал: «…Гумилёв приехал на взморье, близ Феодосии, в Коктебель. Мне кажется, что его влекла туда встреча с Дмитриевой, молодой девушкой, судьба которой впоследствии была так необычна. С первых дней Гумилёв понял, что приехал напрасно: у Дмитриевой началась, как раз в это время, её удивительная и короткая полоса жизни, сделавшая из неё одну из самых фантастических и печальных фигур в русской литературе… Гумилёв с иронией встретил любовную неудачу: в продолжении недели он занимался ловлей тарантулов. Его карманы были набиты пауками, посаженными в спичечные коробки. Он устраивал бой тарантулов. К нему было страшно подойти. Затем он заперся у себя в чердачной комнате дачи и написал замечательную, столь прославленную впоследствии, поэму „Капитаны“. После этого он выпустил пауков и уехал».

Елизавета Дмитриева позже уверяла, что Гумилев тогда же, в 1909 году, сделал ей предложение выйти замуж, но получил от неё отказ. И сейчас сохранилась в доме Пра, по соседству с домом самого Волошина, та «чердачная комната», где неудачник Гумилев писал своих знаменитых «Капитанов»:

На полярных морях и на южных,

По изгибам зелёных зыбей,

Меж базальтовых скал и жемчужных

Шелестят паруса кораблей.

Быстрокрылых ведут капитаны,

Открыватели новых земель,

Для кого не страшны ураганы

Кто изведал мальстремы и мель…

История с Дмитриевой чуть не кончилась трагически. Поверив, что Гумилев распускает о девушке недостойные слухи, тихий и добрый Максимилиан Волошин рассвирепел, нанес Гумилеву пощечину, дело завершилось последней в России литературной дуэлью. Стрелялись там же, где и Пушкин, в Петербурге на Черной речке. К счастью, Николай Гумилев, настроенный очень решительно, промазал, а Волошин осознанно сделал пару осечек. Не могу себе представить моего любимого поэта, Николая Гумилева в роли убийцы другого русского поэта. И всё из-за изящной поэтической мистификации. Волошин и Дмитриева придумали вымышленную поэтессу Черубину де Габриак. Позже Максимилиан Волошин вспоминал: «В стихах Черубины я играл роль режиссёра и цензора, подсказывал тему, выражения, давал задания, но писала только Лиля. Легенда о Черубине распространилась по Петербургу с молниеносной быстротой. Все поэты были в неё влюблены. Нам удалось сделать необыкновенную вещь — создать человеку такую женщину, которая была воплощением его идеала и которая в то же время не могла разочаровать его впоследствии, так как эта женщина была призрак». Да и стихи были мистичны и призрачны:

Царицей призрачного трона

Меня поставила судьба…

Венчает гордый выгиб лба

Червонных кос моих корона.

Но спят в угаснувших веках

Все те, кто были мной любимы,

Как я, печалию томимы,

Как я, одна в своих мечтах.

И я умру в степях чужбины,

Не разомкнув заклятый круг,

К чему так нежны кисти рук,

Так тонко имя Черубины?

Её стихами восхищались все символисты. Мне не совсем понятно, почему узнав, что за маской Черубины скрывается приятельница Волошина, поэтесса Елизавета Дмитриева, все дружно разочаровались. Пусть Макс придумал псевдоним, пусть, может быть, редакторски правил стихи, но писала-то их конкретная поэтесса, Черубина ли, Елизавета ли, какое это имело значение? И вот из-за этой мистификации, придуманной в Коктебеле, случилась дуэль, которая вполне могла закончиться трагедией. Больше из-за этой ссоры в Коктебель Николай Гумилев, а с ним и его жена Анна Ахматова, не приезжали. Лишь в 1921 году Волошин и Гумилев встретились случайно в Феодосии и пожали друг другу руки в честь примирения.

В 1915 году к Волошину приехал в его Дом поэта и Осип Мандельштам, которого очень тепло привечала мама Волошина. Коктебельские стихи Мандельштама давно стали классикой. Даже, если бы Волошин не был поэтом, а лишь гостеприимным хозяином этого поэтического гнездовья, он бы вошел в историю русской литературы, сколь много поэтических шедевров было сотворено на киммерийской земле.

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочёл до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся,

Как журавлиный клин в чужие рубежи —

На головах царей божественная пена, —

Куда плывёте вы? Когда бы не Елена,

Что Троя вам одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер — всё движется любовью.

Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,

И море чёрное, витийствуя, шумит

И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

В 1920 году Осип Мандельштам был арестован в Феодосии добровольческой контрразведкой (очевидно, в нем заподозрили крутого большевика?). Спасло поэта только письмо Максимилиана Волошина начальнику контрразведки Белой армии: «Милостивый Государь! До слуха моего дошло, что на днях арестован подведомственными Вам чинами — поэт Иосиф Мандельштам. Так как Вы, по должности Вами занимаемой, не обязаны знать русской поэзии и вовсе не слыхали имени поэта Мандельштама и его заслуг в области русской лирики, то считаю своим долгом предупредить Вас, что он занимает в русской поэзии очень крупное и славное место. Кроме того, он человек крайне панический и, в случае, если под влиянием перепуга, способен на всякие безумства. И, в конце концов, если что-нибудь с ним случится, — Вы перед русской читающей публикой будете ответственны за его судьбу… Мне говорили, что Мандельштам обвиняется в службе у большевиков. В этом отношении я могу Вас успокоить вполне: Мандельштам ни к какой службе вообще не способен, а также и к политическим убеждениям: этим он никогда в жизни не страдал».

К счастью, поэта отпустили. Но те, кто хоть раз побывал в Коктебеле, тянулся туда уже постоянно. Уже после смерти Волошина, Осип Мандельштам отдыхал в Коктебеле в Доме творчества писателей. Надежда Мандельштам вспоминала: «В Коктебеле все собирали приморские камешки. Больше всего ценились сердолики. За обедом показывали друг другу находки, и я собирала то, что все. Мандельштам был молчаливый, ходил по берегу со мной и упорно подбирал какие-то особые камни, совсем не драгоценный сердолик и прочие сокровища коктебельского берега. „Брось, — говорила я, — зачем тебе такой?“. Он не обращал на меня внимания… Вскоре мы раздобыли бумаги — хозяйка дома отдыха и заведующий магазином „закрытого типа“ дали нам кучу серых бланков… Мандельштам начал диктовать „Разговор о Данте“. Когда дошло до слов о том, как он советовался с коктебельскими камушками, чтобы понять структуру „Комедии“, Мандельштам упрекнул меня: „А ты выбрось… Теперь поняла, зачем они мне…“. Летом 1935 года я привезла в Воронеж горсточку коктебельских камушков моего набора, а среди них несколько дикарей, поднятых Мандельштамом. Они сразу воскресили в памяти Крым, и в непрерывающейся тоске по морю впервые вырвалась крымская тема с явно коктебельскими чертами… Мандельштам остро чувствовал ландшафт и даже любил его, но, потрогав пальцами крымские камни, написал стихи, в которых впервые простился с любимым побережьем».

Эти коктебельские сердолики и агатики, наверное, хранятся у сотен русских писателей и их потомков, хоть раз побывавших или в гостях у Макса Волошина, или позже — в Доме творчества писателей. Это уже был общий писательский обряд, запечатленный тем же Мандельштамом:

Исполню дымчатый обряд:

В опале предо мной лежат

Чужого лета земляники —

Двуискренние сердолики

И муравьиный брат — агат,

Но мне милей простой солдат

Морской пучины — серый, дикий,

Которому никто не рад.

Позже Андрей Белый писал: «В поэзии Волошина, в его изумительной кисти, рождающей идею им открытого Коктебеля, во всём быте жизни начиная с очерка дома, с расположения комнат, веранд, лестниц до пейзажей художника, его картин, коллекций камушков, окаменелостей и своеобразного подбора книг его библиотеки встаёт нам творчески пережитый и потому впервые к жизни культуры рождённый Коктебель. Сорок лет творческой жизни и дум в Коктебеле, дум о Коктебеле и есть культура раскрытого Коктебеля, приобщённая к вершинам западноевропейской культуры… М. А. появлялся в Москве, быстро входя в её злобы дня и выступая главным образом в роли миротворца, сглаживая противоречия между противниками… и потом бесследно исчезал или в Европу, где он собирал, так сказать, мёд с художественной культуры Запада, или в свой родной Коктебель, где он в уединении претворял всё виденное и слышанное им в то новое качество, которое впоследствии и создало дом Волошина как один из культурнейших центров не только России, но и Европы».

Культурнейший центр Европы — так и было. В волошинское время — это созвездие поэтов и писателей: Марина Цветаева, Осип Мандельштам, Андрей Белый, Николай Гумилев, Михаил Булгаков, Александр Грин, Максим Горький. Позже, в Доме творчества перебывали абсолютно все русские знаменитости. Традиционно Макс Волошин объединял и примирял всех, царил дух литературы. Помню, как уже в наше время сиживали на веранде, попивая вино, Василий Белов и Андрей Битов, как дружили маленькие дочки сурового сталиниста Владимира Бушина и автора Чебурашки Эдуарда Успенского, который тоже сочинялся там же — в Коктебеле. Помню, как сам покорял вершину Карадага в компании Сергея Чупринина и Анатолия Курчаткина…

Было так обидно в последнее десятилетие даже не за русских писателей, отлученных от Дома незалежных письменников, а за самого Максимилиана Волошина, по-тихому изгнанного из своего же абсолютно русского гнездовья.

Напомним, что после развала Советского Союза собственность Максимилиана Волошина, завещанная им Всероссийскому союзу писателей для устройства Дома творчества, неожиданно перешла к Национальному союзу писателей Украины, который, не мудрствуя лукаво, сдал доставшуюся ему по случаю, а не по справедливости собственность в долгосрочную аренду. В том числе и исторический дом Елены Оттобальдовны, в котором гостили знаменитые художники, композиторы, лётчики, авиаконструкторы, литераторы. Арендатор, частное лицо, безжалостно переделал мемориальные комнаты, на что руководство украинской писательской организации закрыло глаза. С дома была сорвана и уничтожена памятная доска, открытая в дни празднования 100-летия Дома поэта.

Сомнительным было само Постановление Кабинета министров Украины, согласно которому Коктебельский Дом творчества писателей был изъят у Международного Литературного фонда. Постановлением Кабинета министров Украины «О передаче недвижимого имущества творческим союзам» от 10.07.1998 года № 1058 и приказом Фонда государственного имущества Украины от 08.02.1999 года № 228 Союзу писателей Украины были переданы и Дом творчества «Коктебель» и Дом творчества писателей им. А.П. Чехова в Ялте. Надеюсь, теперь, после возвращения Крыма России, будут возвращены нашему Литфонду и крымские Дома творчества.

Макс Волошин опять вернулся в свою Россию…

К весне 1917 года Максимилиан Волошин вернулся уже навсегда из своих европейских странствий в любимый Коктебель. И уже решил никуда не уезжать из него. Никуда не эмигрировать. «Не будучи ни с одной из борющихся сторон, — заявлял он, — я живу только Россией и в ней совершающимся… Мне (знаю это) надо пребыть в России до конца». Надо ли уточнять, что и для Волошина и для его друзей — Коктебель и был самой центровой Россией. Как не стыдно нынешним московским либералам, тому же Дмитрию Быкову, кричать об оккупации русскими Крыма и Коктебеля?! Это кто же оккупанты по мнению Дмитрия Быкова - Марина Цветаева, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, и главный оккупант — сам бородатый зевсообразный Максимилиан Волошин? В стихотворении «Дом поэта» он писал в 1926 году, что готов у себя укрывать всех. У него и впрямь находили защиту «и красный вождь, и белый офицер». Хорошо, что не успели бандеровцы снести памятники русским поэтам в Коктебеле — Максимилиану Волошину и Николаю Гумилеву, не покусились на саму могилу поэта…

Как занесла судьба в начале ХХ века в Коктебель прекрасного русского поэта Максимилиана Волошина, так и стал этот поселок последним центром культуры Серебряного века. Волошинское притяжение в свою орбиту затягивало и Михаила Булгакова, и Алексея Толстого, и Максима Горького, и Николая Бердяева, и Валерия Брюсова, и Евгения Замятина, и Бориса Савинкова, и Корнея Чуковского — высочайшее первоклассное созвездие русских мастеров. «Киммерийскими Афинами» назвал Коктебель друг Волошина поэт Г.Шенгели. Там жили поэты. Там рождались шедевры. Георгий Шенгели пишет: «В бронзовых смуглых горах, которыми разбежался по направлению к Феодосии крымский хребет, распласталась горсточка белых дач: Коктебель. «Киммериан печальная область»: сожженные, все в щебне и выветренных сланцах долины, костистые пики и цирки северных возвышенностей, изгрызанный вулканический массив Карадага, лесистый глобус Святой горы и напряженный гигантский трехгранник Сююрю с юга -- точно клочок лунной поверхности, упавший на землю. Геометрия и зной. И ветры с северо-востока, из Средней Азии, из Туранских пустынь.

Если пейзаж Малороссии — идиллия и эклога — пейзаж средней, дворянской, России, то коктебельские излоги и лукоморья -- героическая поэма.

Тысячелетнее борение космических сил здесь вылилось наружу, оцепенело в напряженном равновесье. И припасть к разверстым недрам трагической земли так же отрадно, как омыться гекзаметрами Гомера и сгореть вместе с градом копьеносца Приама.

И Коктебель, как магнитные горы аравийских преданий, влечет к себе художников: мрамора, кисти, слова. И сами улицы поселка окружены: «улица Тургенева», «улица Чехова». И каждое лето полны эти домики: Алексей Толстой, Мандельштам, Ходасевич, Городецкий, Шервашидзе, Богаевский, Евреинов, Шаляпин, Гиппиус, Герцык, Гумилев, Парнок — все побывали тут.

Коктебель -- республика. Со своими нравами, обычаями и костюмами, с полной свободой, покоящейся на «естественном праве», со своими патрициями — художниками и плебеями — «нормальными дачниками».

И признанный архонт этой республики -- Максимилиан Волошин. Хорошо в его скромном дворце. Вы поднимаетесь по легкой деревянной лестнице, где вас дружелюбно облаивает лохматый Аладин, и входите в башню — «мастерскую». Хоры вокруг стен, многоэтажная библиотека, пестрые драпировки вперемежку с акварелями и японскими эстампами, в глубокой нише — «каюте» -- гипсовая голова царевны Таиах, на многочисленных полках — кисти и краски, куски базальта и фантастические корневища, выбрасываемые морем… Преодолеваете внутреннюю лестницу и входите в кабинет. Гипсовые Пушкин и Гоголь, маски Гомера, Петра, Достоевского, Толстого. Химеры с Нотр-Дам. И вновь книги. С уютной софы (их множество) подымается невысокий грузный человек. Темно-рыжие поседелые волосы, сдержанные ремешком, синий античный хитон, сандалии. Внимательные серые глаза. Из-под подрезанных усов — нежный женский рот: Волошин".

Именно на коктебельском берегу летом 1920 года Максимилиан Волошин пишет свою потрясающую «Молитву». Вчитайтесь в нее:

Из крови, пролитой в боях,

Из праха обращенных в прах,

Из мук казненных поколений,

Из душ, крестившихся в крови,

Из ненавидящей любви,

Из преступлений, исступлений,

Возникнет праведная Русь.

Я за нее одну молюсь

И верю замыслам предвечным:

Ее куют ударом мечным,

Она костится на костях,

Она святится в ярых битвах,

На жгучих строится мощах,

В безумных плавится молитвах.

Да, Русь во все века держалась на крови, на муках. И уж крымской кровушки лучших сынов России немало было пролито в годы гражданской войны, когда светило, по образному выражению еще одного русского классика Ивана Шмелева, над Крымом «солнце мертвых»…

Как-то в декабре 1923 года, после достаточно долгого перерыва, связанного с гражданской войной, Максимилиан Волошин задумал вновь начинать «съезд северян в Крым». И до того предельно гостеприимный, и хлебосольный, поэт уже осознанно претворяет в жизнь эксперимент лично своего «коммунизма». Он пишет Ю. Оболенской в письме от 25 декабря 1923 года: «Я, оставшись единственным распорядителем своего дома, решил сделать опыт последовательного коммунизма: превратил его в бесплатный дом отдыха для писателей, ученых и художников -- частным образом, вне государственных санкций. Результаты были блестящи: у меня за это лето жило 200 человек гостей (считая только тех, что провели под кровлей больше одной ночи). Жили все очень дружно, крепко, редко кто покидал Коктебель без слез…» В конце письма Волошин повторял: «Это лето было очень хорошо, радостно и содержательно: как лучшие лета довоенного времени. В известном смысле общий дух дома был даже лучше, т. к. совсем не было жильцов, а только гости. Из литераторов был Чуковский, Евгений Замятин, которого я совсем не знал лично до этого, но очень ценил по литературе. Из поэтов — Мария Шкапская и много людей, имеющих отношение к литературе…»

В Коктебеле Евгений Замятин заканчивает свой знаменитый роман-антиутопию «Мы», устраивает первое чтение романа в кругу волошинских друзей.

Жена Волошина, Мария Степановна, любила рассказывать, что в 1921 году в феодосийской газете была опубликована заметка о поимке в районе горы Карадаг огромного гада. На поимку которого была отправлена чуть ли не рота солдат. Говорят, что эту заметку и прочитал Михаил Булгаков. А затем написал свою повесть «Роковые яйца». Писатель и впрямь гостил у Волошина то ли в 1924 -м, то ли в 1925 году. Волошин писал своему другу Н.С.Ангарскому в Москву: «Рассказ М. Булгакова очень талантлив и запоминается во всех деталях сразу… Мне бы очень хотелось познакомиться лично с М. Булгаковым, и так как Вы его, наверно, увидите, -- то передайте ему мой глубокий восторг перед его талантом и попросите его от моего имени приехать ко мне на лето в Коктебель».

Надо отметить очень точный критический взгляд поэта Волошина, он первым высоко оценил поэзию Цветаевой и Мандельштама, Михаила Кузьмина и Сергея Клычкова, прозу Алексея Ремизова и Михаила Булгакова, Евгения Замятина и Леонида Леонова, еще в те времена, когда эти имена ничего читателям не говорили.

Булгаков искренне обрадовался отзыву известного поэта и охотно принял приглашение. 10 мая 1925 г. он написал Волошину: «Многоуважаемый Максимилиан Александрович, Н. С. Ангарский передал мне Ваше приглашение в Коктебель. Крайне признателен Вам. Не откажите черкнуть мне, могу ли я с женой у Вас на даче получить отдельную комнату в июле — августе? Очень приятно было бы навестить Вас. Примите привет. М. Булгаков».

В то лето у Волошина отдыхали кроме Булгакова Леонид Леонов с женой, пианистка М. А. Пазухина с двумя детьми, критик Э. Ф. Голлербах, супруги А. Г. и Н. А. Габричевские и многие другие литераторы. 19 мая Волошин извещал С. А. Толстую: «У нас уже начался съезд — и мне снова нет времени для писем…». Тем более Волошин в 1925 году отмечал в своем Доме поэта 25-летний юбилей литературной деятельности. Максимилиан Александрович пишет Булгакову: «Дорогой Михаил Афанасьевич, буду очень рад Вас видеть в Коктебеле, когда бы Вы ни приехали. Комната отдельная будет. Очень прошу Вас привезти с собою все вами написанное (напечатанное и ненапечатанное)… Прошу передать привет Вашей жене и жду Вас обоих. Максимилиан Волошин».

Согласно записи в «Домовой книге» Волошиных, Булгаковы приехали в Коктебель 12 июля. Поселили их по воспоминаниям жены Булгакова Л. Е. Белозерской — «в нижнем этаже» двухэтажного каменного флигеля, носившего название «дома Юнге». В это время, кроме уже упоминавшихся Габричевских, Леоновых, Пазухиной, в Доме были: актриса В. Я. Эфрон с сыном, писательница С. З. Федорченко с мужем Н. П. Ракицким, художница А. И. Ходасевич. 16 июня приехал поэт Г. А. Шенгели — и в тот же день Булгаков читал всем обитателям Дома «Собачье сердце» (об этом сообщала в письме мужу 18 июня М. А. Пазухина: «Третьего дня один писатель читал свою прекрасную вещь про собаку»).

Сам Булгаков позже вспоминал: «Представьте себе полукруглую бухту, врезанную с одной стороны между мрачным, нависшим над морем массивом, с другой -- между желто-бурыми, сверху точно по линейке срезанными грядами, переходящими в мыс — Прыжок козы. В бухте — курорт Коктебель. В нем значительный пляж: полоса песку, а у самого моря полоска мелких, облизанных морем, разноцветных камней… Солнце порою жжет дико, ходит на берег волна с белыми венцами, и тело отходит, голова немного пьянеет после душных ущелий Москвы… Купание в Коктебеле первоклассное. На раскаленном песке в теле рассасывается городская гниль»… Отметил Булгаков и всеобщую «каменную болезнь», собирание камешков.

26 июня приехали художница А. П. Остроумова-Лебедева и ее муж С. В. Лебедев. Анна Петровна написала портрет писателя акварелью: «в шапочке с голубой оторочкой, на которой нашиты коктебельские камешки». Во время сеанса Булгаков «диктовал своей жене на память будущую пьесу «Дни Турбиных», — вспоминала художница. На фотографии, сделанной в Коктебеле, Булгаков стоит рядом с Волошиным, Леоновым и Федорченко на фоне тамарисков.

Еще в ранние годы Волошин завел книгу отзывов своих именитых гостей о Коктебеле, которую назвал «Книгой разлук». Жаль, что позже эта книга затерялась, уникальные записи великих творцов. Кроме поэтического призвания, несомненно, у Волошина было и призвание объединителя, собирателя, организатора литературного процесса. Он и был целым Союзом писателей России. Цветаева признавала его умение «сводить людей, творить встречи и судьбы… К его собственному определению себя как коробейника идей могу прибавить и коробейника друзей».

11 августа 1932 года пятидесятипятилетний поэт Максимилиан Волошин скончался. Он завещал похоронить себя на горе Кучук-Енишар, возвышающейся над Коктебелем слева. Гроб вначале везли на телеге. До вершины лошадь не поднялась. Последние двести метров поэта Макса Волошина несли на руках. Справа на могилу коктебельского властителя дум смотрел четко оформленный каменный лик самого Волошина.

Максимилиан Волошин — великий русский мистик. Он и сохраняет поныне литературный Крым. Кто бы ни приезжал в Коктебель, обязательно поднимаются на вершину горы и обязательно читают там у могилы поэта его крымские стихи:

С тех пор как отроком у молчаливых

Торжественно-пустынных берегов

Очнулся я — душа моя разъялась,

И мысль росла, лепилась и ваялась

По складкам гор, по выгибам холмов.

Моей мечтой с тех пор напоены

Предгорий героические сны

И Коктебеля каменная грива;

Его полынь хмельна моей тоской,

Мой стих поет в волнах его прилива,

И на скале, замкнувшей зыбь залива,

Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

Снимок на открытии: Коктебель, Крымская область, Украина. 20.08.1913. Русский поэт Максимилиан Волошин (6 справа) среди гостей.

Фото: РИА Новости