Антикоррупционный отбой

Нарастание конфронтации с Западом актуализировало запрос на повышение эффективности государственного аппарата РФ. Однако процесс очищения российской бюрократической машины от коррупционной ржавчины пока заметно отстает от темпов изменения геополитических реалий. Как пишет РБК, предложение ратифицировать многострадальную 20-ю статью Конвенции ООН против коррупции, которое вынесли на рассмотрение депутаты из трех оппозиционных фракций, получило отрицательный отзыв от кабмина Дмитрия Медведева.

Напомним, указанная норма предусматривает конфискацию имущества чиновников том случае, если они не могут доказать легальность происхождения средств, на которые оно было приобретено. По мнению правительства, этот «страшный сон коррупционера» противоречит существующему законодательству РФ. А именно — прописанному в Конституции принципу «презумпции невиновности». В свою очередь, бремя доказательства обоснованности предъявленного обвинения по закону должно лежать на стороне обвинения. Еще в конце прошлого года Дмитрий Медведев высказал свою позицию по этому вопросу, отметив, что в предлагаемом к ратификации виде, 20-я статья Конвенции ООН, по сути, означает введение презумпции виновности для чиновников. Следует оговориться, что в Основных законах многих стран, ратифицировавших это положение, принцип презумпции невиновности действительно не закреплен.

Как ни странно, главный аргумент против в тексте правительственного заключения отсутствует. Зато приводится ссылка на соображения более частного порядка. Так, например, указывается, что большинство статей Конвенции, которые фигурируют в законопроекте уже нашли применение в российском законодательстве — в КоАП и в Гражданском кодексе.

Как указывают составители отзыва, Конвенция оставляет на усмотрение государствам-участникам способы реализации резонансной 20-й статьи. В этой связи они ссылаются на то, что в нашей стране уже действует закон о соответствии доходов чиновников их расходам. Однако представителям российской думской оппозиции доводы исполнительной ветви власти не кажутся убедительными.

Должностные лица обязаны подтверждать легальность происхождения средств, если стоимость приобретенного имущества превышает задекларированные доходы, настаивает депутат Госдумы РФ Вадим Соловьев.

— Если чиновник не может подтвердить законность происхождения этих денег, то против него надо возбуждать уголовное дело. Причем не правоохранительные органы должны доказывать незаконный характер потраченных на приобретение собственности средств, а сам подозреваемый. Это действительно нарушает принцип презумпции невиновности. И связано с тем, что в суде обвинителю весьма проблематично обосновать их теневое происхождение.

«СП»: — Почему правительство упорно выступает против ратификации 20 статьи Конвенции ООН против коррупции, которая уже успела стать притчей во языцех в экспертном и медиа сообществе?

— Потому что наибольшее количество вопросов, связанных с правоприменительной практикой по этой статье, будет к российским чиновникам как федерального, так и регионального уровня. Приезжаешь в любой городок и видишь, какой коттедж себе отстроил глава муниципалитета. Узнаешь его официальную заработную плату и сразу понятно, что мэр должен был трудиться на своем посту лет 150, чтобы жить в таких роскошных условиях. То же самое касается нашего правительства — достаточно ознакомиться с их официальными доходами. Так что одно дело — заполнять декларации и не нести за это никакой ответственности, а другое, когда над тобою постоянно висит «дамоклов меч» уголовной ответственности с конфискацией незаконно нажитого имущества.

«СП»: — Правительство упирает на прописанную в Конституции презумпцию невиновности, что действительно сложно проигнорировать.

— Речь ведь не идет о том, чтобы привлекать к уголовной ответственности на основе голословных обвинений. Кстати говоря, можно проводить проверку характера потраченных чиновником средств вне рамок уголовного дела. В ходе проверки заявитель представляет документы, которые подтверждают его доходы. Если в них все нормально, то никакого уголовного дела нет в принципе. Это абсолютно соответствует нашему Уголовно-процессуальному кодексу.

«СП»: — В отзыве правительства отмечено, что многие похожие антикоррупционные положения уже нашли воплощение в российском законодательстве.

— Это неправильная постановка вопроса. В законах нет такой статьи, а положение по поводу общей конфискации было изъято. Недавно председатель Следственного комитета Бастрыкин открыто призвал вернуть в УК статью о конфискации имущества. Нам говорят, что в России уже принят закон о соответствии доходов чиновников их расходам. Дескать, Конвенция ООН допускает, что норма о конфискации незаконного нажитого имущества может по-разному применяться в тех или иных странах. Это лукавство. Поскольку существующая норма абсолютно неравнозначна той, которую мы обсуждаем. Сегодня за такое правонарушение предусматривается только административная или гражданско-правовая ответственность. В пользу государства изымается только та часть имущества, легальность средств на приобретение которой не удалось доказать.

«СП»: — Ваши оппоненты также указывают на возможную коррупциогенность в правоприменительной практике, вспоминая 1990-е гг., когда ценный конфискат реализовывали по заниженным ценам.

— Я знаком с этой точкой зрения. Инициаторам ратификации 20-й статьи предлагают ограничиться расширением уже существующего института возмещения ущерба в гражданском процессе. Опять же гражданский и уголовный процесс — это, как говорится, «две большие разницы». Кроме того, практически невозможно доказать, что конкретно данное имущество было приобретено на ворованные деньги. Тем более что оно может быть оформлено на жену, детей, бабушку, дедушку и остальных родственников. Когда же идет конфискация имущество, то судебные приставы могут описать все, что найдут в помещении, в котором проживает коррупционер. Если кто-то из граждан посчитает, что его имущество попало в опись незаконно, он имеет право обжаловать это в судебном порядке. Работа исполнителя заключается в том, чтобы найти и описать имущество. А не доказывать по каждому отдельному предмету (стул, стол, телевизор), что он был приобретен на деньги от взятки. А может быть, он автомобиль не на взятку, а на зарплату купил, а взятка пошла на кругосветный круиз на арендованной яхте.

«СП»: — С учетом негативного отзыва из правительства, судьба законопроекта предрешена?

— Думаю, что «Единая Россия» и, возможно, часть «жириновцев» и эсеров провалят эту инициативу. Но мы, представители компартии, будем и дальше ставить этот вопрос и всячески привлекать к нему внимание общественности. Потому что сегодня в России по большому счету идет не борьба с коррупцией, а ее профанация. Кабинет министров лавирует, принимая ничего не значащие законы. Делая при этом вид, что борется с коррупцией. Это вызывает колоссальное возмущение в обществе. Но как только оппозиция в лице КПРФ выходит с предложением, действительно направленным на борьбу с коррупцией, единороссы показывают свое истинное лицо.

Аргумент, что ратификация 20-й статьи Конвенции ООН против коррупции противоречит российской Конституции, мы слышим больше десять лет, напоминает директор российского отделения Центра антикоррупционных исследований и инициатив «Трансперенси Интернешнл» Елена Панфилова.

— Мы подписали эту Конвенцию в 2003 году, а ратифицировали (выборочно) в 2006 году. С момента подписания аргументы «против» не изменились ни на йоту. Сама по себе 20-я статья сформулирована достаточно взвешенно. В ней говорится, что каждая страна-участница данной Конвенции должна претворять ее в жизнь в рамках собственной правовой системы.

«СП»: — К этому положению, в частности, апеллируют представители нашей власти. Указывая, что в России уже принят закон о соответствии доходов чиновников их расходам.

— В том-то и дело, что в Конвенции речь идет не о доходах и расходах, машинах и яхтах, а о введении уголовной ответственности за незаконное обогащение. Этот нормативный акт не предписывает, кто следит, за чем и как. Но в случае, если у чиновника появляется собственность, которая со всей очевидностью превышает его совокупный доход, должно происходить не увольнение с формулировкой «в связи с утратой доверия», а наступать серьезная ответственность.

В общей логике антикоррупционного законодательства 20-я статья Конвенции появилась потому, что далеко не всегда есть возможность поймать взяточника на месте преступления. Например, когда он получает конверт или совершает «откат», «распил» и так далее. В некоторых случаях правоохранительные органы могут схватить мздоимца за руку по итогам проверок расходования бюджетных средств аудиторами Счетной палаты. Но далеко не всегда мы можем схватить коррупционера с деньгами в руках. И таких ситуаций очень много. Ведь не секрет, что многие коррупционеры — люди весьма умные, изобретательные.

«СП»: — К чьей компетенции относится выдвижение обвинения «подпольному миллионеру» в коррупционном происхождении его средств?

— В разных странах практикуются разные системы. В одном случае обвинение предъявляют органы, занимающиеся налоговой проверкой. В ряде стран обнаружение незадекларированных доходов приводит к административной конфискации или кратным штрафам. То есть в правоприменении 20-й статьи Конвенции есть большой плюрализм. Важно, чтобы существовало серьезное наказание по этому составу преступления, а его характер уже можно обсуждать.

«СП»: — Есть мнение, что коррупционные статьи в России и без того излишне криминализированы.

— Действительно, в нашем юридическом сообществе есть люди, которые считают, что конфискация незаконно нажитого имущества и перекладывание бремени доказательства собственной невиновности на самих чиновников нарушают наличную правовую структуру. Такая точка зрения имеет право на существование.

«СП»: — Каковы ваши контраргументы?

— Люди, которые идут на публичную службу, берут на себя дополнительные обязательства, которые ограничивают некоторые их права. Это, в частности, предполагает прозрачность и подотчетность их деятельности, которая связана с использованием административного ресурса. Рядовые граждане никаких деклараций о доходах не заполняют в отличие от членов правительства, которые не рассматривают это как нарушение прав человека. В конце концов, эти люди находятся на госслужбе и обладают значительно большими возможностями по сравнению со среднестатистическим гражданином. Вопрос лишь в том, где мы проводим границу «отсечения» и ограничения некоторых их прав.

«СП»: — Какую роль сегодня играет институт конфискации имущества в антикоррупционном процессе?

—  Его роль неоправданно занижена. В законе указывается, что конфискации подлежит не все имущество, которое человек нажил, а исключительно относящееся к вменяемой ему взятке. Скажем, если мы поймаем человека, который живет в золотом дворце и катается на золотой яхте на взятке в 500 рублей, то мы у него и конфискуем эти самые 500 рублей. В случае ратификации 20-й статьи конфискации будет подлежать все имущество, происхождение которого он не сможет рационально объяснить. Пусть докажет, что выкопал на огороде клад, что жена его действительно успешный предприниматель, а бабушка оставила завещание. В этом случае вопросов к нему не будет. Если перечисленных источников дохода хватит только на две трети его дворца, то недоказанную одну треть у него конфискуют. Об огульной конфискации речь не идет: ее критерии очень четко сформулированы.

«СП»: — Чем вы объясняете негативный отзыв правительства? Только его неготовностью бросить вызов элитным коррупционерам?

— На самом деле широкое применение конфискации — это «палка о двух концах». С учетом особенностей нашей правовой системы и специфического правоприменения, к принятию этой нормы я отношусь с большой осторожностью. Согласитесь, у нас очень часто есть претензии (причем справедливые) к следствию, прокуратуре и судам. Процессуальный кодекс нарушается и в стадии возбуждения дел, их расследования и предъявления обвинения. Предоставлять такой «термоядерный» инструмент системе, в которой, к сожалению, еще не изжиты такие вещи как рейдерские захваты собственности, достаточно страшно. Хотя это вытекает из логики антикоррупционной политики. Можно предположить, что эта норма (по крайней мере, на региональном и местном уровне) превратится в инструмент «внутривидовой борьбы» между элитами, связанной с переделом собственности. В данном случае опять может сработать нетленное «хотели как лучше, а получили как всегда».

Член Экспертного совета при правительстве РФ, член рабочей группы по противодействию коррупции Сергей Стрельников разделяет подобные опасения.

— Противоречие Конституции — это чистой воды формальный довод. А фактически отказ правительства связан с тем, что наше общество еще не готово к подобным антикоррупционным мерам. Ратификация 20-й статьи должна стать завершающим элементом в конструкции под названием антикоррупционная стратегия в РФ. На этот шаг можно пойти, когда вы уверены, что работают все остальные элементы, а общество видит реальные результаты.

В первую очередь, люди должны видеть, что наказание неотвратимо. Давайте посмотрим, какие законы принимались в последние годы. Например, кратные штрафы за взятки. Казалось бы, прекрасный закон. Но он не работает — собрано менее 1% от суммы, подлежащей взысканию. Закон о соответствии доходов и расходов чиновников тоже не работает.

«СП»: — А в чем дело, Фемида недостаточно «слепа»?

— В российском суде сложно что-либо доказать. То же самое касается правоохранительных органов в целом. В отношении коррупционных преступлений наша правоохранительная система чаще склоняется к отказу в их возбуждении. Многие истцы не знают, что такой отказ это еще не конец истории. И что он может быть неоднократно обжалован. Наша неповоротливая бюрократическая машина сильно расхолаживает коррупционеров, которые знают, что такие дела трудно доказуемы. В ситуации, когда не работают простейшие антикоррупционные инструменты, как минимум странно прибегать к радикальному средству, такому как конфискация. Главное, чтобы работал принцип неотвратимости наказания.

Фото: ИТАР-ТАСС/ Александр Саверкин.