Скромное обаяние петербуржцев

Однажды кто-то из гостей моего родного города высказал такую мысль, что в старом Петербурге интересно проводить время как в городе-музее. Но коренные петербуржцы из старых районов знают, что это такое — жить в дореволюционных домах с окнами, выходящими на глухую кирпичную стену, с незапланированными ванными, без лифта и мусоропровода, во дворах-колодцах, где никогда не бывает солнца. И все же, ни за какие блага цивилизации они не откажутся от всей этой истории. Поэтому гости Петербурга всегда могут быть уверены в том, что кто-то ее сохраняет.

Родившимся в Ленинграде или Петербурге авансом выдают медаль. За что — смутно начинаешь догадываться еще в детстве по взглядам пассажиров многонационального двухдневного поезда куда-нибудь на юг, который раньше был так же обязателен, как рыбий жир. Румяные тети давали конфеты и гладили по голове, смуглые усатые дяди могли показать живого кролика и послать в купе для мамы курагу в знак уважения. Бабушкины рассказы о «колыбели революции», войне и блокаде несколько проясняли получение бонусов, но пионерское сердце разрывалось от возмущения, когда, вытерев слезы после нахлынувших воспоминаний, бабушка вдруг добавляла: «Пленных немцев было жалко, такие милые интеллигентные люди…»

Да, за интеллигентность вам тут простят все. Пожилые петербуржцы упорно сохраняют и пытаются передать по наследству некоторые имперские замашки, которые при ближайшем рассмотрении не только не лишены смысла, но выстраиваются в систему правил, помогающих тут выжить. Термин «выжить» до сих пор актуален, поскольку Санкт-Петербург, как известно, построен далеко не в лучшем для жизни месте, никто не хотел его возводить и не хотел тут жить. Когда я прохожу мимо Медного всадника, единственная мысль, которая меня посещает при взгляде на фигуру Петра в фантастической позе «здесь будет город заложён», — во дает! Туристы приезжают сюда в основном летом — и правильно делают. Поэтому почти все они хотят еще раз сюда вернуться, и только те, кто пережил в Петербурге зиму или две, останутся здесь навсегда.

К приезжим в Петербурге всегда было доброжелательное отношение. Не так, как в курортных городах, где аборигены осознают прямую выгоду от посещения туристов, а как в хранилище общего достояния, на которое имеет право посмотреть любой потомок бывшей огромной империи. Возможно, он добирался до ближайшего аэропорта на оленях или пришел сюда пешком, как некогда в другую столицу Ломоносов, или это вообще иностранец — местный житель обязан объяснить, где находится тот или иной музей, театр, мост, церковь, памятник, набережная и как туда пройти или проехать. В Петербурге двести или больше музеев, и с детства считается необходимым знать, где и что находится. На первых же школьных уроках английского учат, как указать иностранцу дорогу к Эрмитажу: «Ю хэв ту тэйк э троллибас намба тен!» Не ответить на вопрос приезжего считается неприличным. Если случился казус и ты забыл, где, например, музей железнодорожников, необходимо остаться с гостем города и выяснить это у прохожих или пойти искать вместе.

В Петербурге принято спокойное отношение к представителям различных национальностей — в бывшей имперской столице это считается в порядке вещей. Моя соседка, помнящая довоенную жизнь нашего дома, с нежностью вспоминает дворника Ахмета, который содержал двор-колодец в чистоте, топил зимой снег в огромном чугунном котле, посыпал дорожки песком и угощал детей леденцами. Сейчас нашего дворника зовут Эрика, с самого рассвета слышно ее метлу, лопату, а иногда и лом, так что и она пользуется заслуженным уважением жильцов и никто не интересуется ее национальностью.

Лучшие фрукты можно купить в лавке у молдаван, за свежей бараниной ездят к мечети, хорошими ресторанами считаются грузинские и армянские. В Петербурге двести или больше храмов, среди них — церковь святой Екатерины Армянской апостольской церкви, католический храм святой Екатерины Александрийской, лютеранская церковь святых Петра и Павла, соборная мечеть, Большая хоральная синагога и самый северный в мире буддийский дацан. «Понаехали» тут говорят про тех, кто толкается в очереди, не уступает в транспорте место пожилым людям, кричит из окна или бросает мусор на улице.

В граде Петра нужно правильно говорить, четко называя вещи своими именами: если где-то на фермах бегают курицы, то на прилавках лежит мясо куры; поребрик, может, звучит и архаично, зато является тем самым важным ребром, которое всегда можно отыскать ногой под снегом, чтобы не угодить в историю. Сосули — это то, чем пугают детей, и не потехи ради, потому что в узких дворах на скатах старых крыш эти самые сосули вырастают со слона и являются угрозой для жизни. В словах также очень важны ударения: если вы отправите письмо без индекса на улицу Гаванскую, то оно может оказаться в разных частях города, поскольку одна из улиц с таким именем и ударением на втором слоге названа в честь дружбы со свободолюбивым народом Кубы, а другая, с ударением на первом, находится в Гавани на Васильевском острове, рядом с морским портом. Если улица Вёсельная на том же острове будет произнесена неправильно, то местные жители быстро угомонят неоправданную веселость и объяснят, что на этой улице находились весельные мастерские и это одна из старейших улиц Петербурга.

«Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать», - эти строки Иосифа Бродского начертаны на памятнике Анатолию Собчаку, первому мэру Петербурга, который поставили на 27‑й линии острова; подписи автора под строками почему-то нет. В Петербурге около тридцати островов, самые крупные — Васильевский, Петроградский и Крестовский — образуют отдельные районы, жители которых всегда знают график развода мостов, начало и конец навигации и живут своей обособленной жизнью, в которой вышеупомянутые правила поведения имеют особое значение.

Туристам нравится заходить в старые дворы, отслеживать роковой путь Раскольникова до квартиры старухи-процентщицы или бродить вдоль Невы, в которую цирюльник Иван Яковлевич швырнул завернутый в тряпку нос коллежского асессора Ковалева, — тут все осталось как и было, поэтому местные жители не находят в литературной классике ничего мрачного или фантастического. Напротив — это вроде посещения психолога: чтение проживавших в Петербурге писателей долгими зимними вечерами помогает осознать смутное состояние души, которое наступает с убыванием светового дня и отпускает только в начале мая.

По статистике, петербуржцы могут рассчитывать на шестьдесят два солнечных дня в году, так что появление солнца тут всегда событие. Уже в начале марта, когда в городе еще лежит снег, у крепостной стены Петроградского острова можно увидеть загорающих; их пальто и шубы будут лежать рядом. Это может выглядеть странно, но здесь никто не удивляется: появилось солнце — нельзя терять ни минуты. Люди спокойно раздеваются в центральных парках, вдоль рек и каналов, но крепостная стена — самое первое и самое традиционное место, документальная хроника это подтверждает.

Однажды я брала интервью у очень пожилого профессора географии, который, впрочем, выглядел довольно бодро, передвигался по городу на велосипеде и сам варил варенье. Он родился еще в Петербурге, жил в Петрограде и Ленинграде, потом снова оказался в Петербурге, и меня очень интересовал вопрос о переменах в современном городе. Профессор рассказывал об утраченных зданиях, о расширении границ городской среды, о километрах заасфальтированной площади, и я, наконец, спросила прямо — что он скажет о местных жителях и о правилах их поведения, что изменилось в этом смысле. Он немного задумался и уверенно ответил: «Ничего». Мы оба вздохнули с облегчением.

Еще на эту тему читайте в журнале и на сайте ECLECTIC:

Ингушетия: в гостях у сказки

Сердце Кузбасса

Фото: Дэн Каменский