4 октября 1993 года я проснулся рано.
Где-то ухало орудие. Стекла звенели.
Двадцать один год спустя — то же самое.
Возле аэропорта продолжается бой. Горят дома. Город провонял гарью. В городе опять убитые.
Через 15 минут, как отъехал от девятиэтажки, двор возле нее накрыли «Ураганом». Все раскурочило, вдобавок сдетонировали боеприпасы в ящиках.
Про жителей еще раз: они схлынули, как начались боевые действия. Там несколько улиц с домиками опустели… Людей селят в общаге.
Проблема аэропорта в том, что за ним — Авдеевка и Пески, где украинские войска, чьи снаряды способны достигать центра Донецка.
Был в карьере возле городка Зугрэс. Здесь мальчишки играли с кассетной бомбой, принесенной «Ураганом». Темные лужи крови въелись в землю. Двое убитых, четверо раненых. Рядом в траве лежит другая распустившая лепестки неразорвавшаяся бомба.
Был на шахте «Коммунар» в поселке Нижняя Крынка, где стояли украинские войска. Обугленные конструкции. Привез Коля, позывной «Cемерочка», тутошний шахтер. На фото он жизнерадостный.
Между тем «семерочка» переживает, что из-за боев сгорело все, включая его спецовку и трудовую книжку. На территории шахты две ямы: закапывали, вернее, прикапывали расстрелянных.
На блок-посту между Харцызском и Макеевкой — музей под открытым небом. Что-то вроде арбузов и дынь на лотках. Бомбы, снаряды, и даже «Точка-У» похожая на отопительный котел.
Побывал у отца Бориса, позывной «Батюшка». 63 года. Сын его, тоже священник, служит в Донецке. Отец Борис все лето провел на линии фронта.
— Когда меня спрашивают: «Идти в ополчение?», я не могу благословлять, но тех, кто пошел, духовно окормляю. Это наша земля. На референдуме 11-го мая я был председателем избирательной комиссии в поселке Донское Волновахского района. Я сказал: мне нужна истина, — и он воспроизводит без запинки: проголосовало 2788 человек, 11 бюллетеней было испорчено, 21 человек против, то есть 99 с лишним процентов за отделение.
— Людей ожесточает война?
— Я этого не заметил, даже наоборот. Исповедую каждый день. Еще отпеваю… Еще, — он нежно улыбается, — освящаю «огненные мечи» и «огненные колесницы».
***
5 октября. Я знаю одно: война продолжается. Стреляли ночью. Стреляли весь день. Был в микрорайоне Гладовка, сюда долбили особенно. Разрушены дома, жертвы… Напоминает грозу — два грома: сначала звук залпа, воркующий рокот, и через несколько секунд сам взрыв.
Был в Ясиноватой. Сегодня днем после обеда трое мальчишек по 19 лет сидели на лавочке. Прилетел гаубичный снаряд. Всех сразу насмерть, одному оторвало голову. Разворочена семиэтажка, стеклом посекло жителей. У подъезда собирают кровавые останки.
Вот дедушка убитого: курит в кулак, кривясь лицом. Вот отец другого убитого (единственный сын, воспитывал в одиночку) с неподвижным взглядом, страшно спокойный от потрясения. Вот девчонка, дружившая с ребятами — и чудом уцелевшая, рядом с подругами играла в карты. Вот женщина, в квартире накрывшая дочку телом, когда полетели стекла.
За домом — бомбоубежище. Полтора месяца там живут люди. Сто двадцать восемь человек в подвале. При свечах, в сырости. И сегодня ночуют там же.
Старик с палкой в углу. На кровати 4-летняя девочка с ДЦП. Женщины, старухи. Первого сентября в вестибюле бомбоубежища взрослые попытались устроить детям праздник, шоколадки раздали — и тут же начался тяжелый обстрел, все побежали вниз. Рассказывают, что в Ясиноватой в один день 12 августа погибло 38 человек.
Мальчик Женя (ему шесть) говорит, чуть заикаясь, но храбрясь:
— Страшно, потому что бабах. И все время бабах.
— Мы не крысы и не мыши, скажите там, наверху! — плачет женщина.
И я начинаю плакать вместе с ней.
Фото автора и Алексея Савельева
