«Они писали курсовые работы под артобстрелами»

Я всегда думаю о них про себя: «Мои дети…» Иногда мне случается думать о них так и вслух, но только, чтобы они ни в коем случае не слышали, потому что детьми по возрасту они уже не являются, да и родство наше не подтверждается никаким документом, кроме зачётной книжки Донецкого национального университета. Я для них — элемент системы, преподаватель, куратор, заместитель декана экономического факультета по воспитательной и социальной работе со студентами. Они для меня — студенчество.

Чем «мои военные дети» отличаются от студентов довоенного образца?

У моих военных детей нет возможности гулять ночи напролёт, нет возможности встречать рассвет на лавочке в парке, горланя песни под гитару. Им необходимо быть дома не позже одиннадцати, а лучше в десять. Они — дети военного времени, они находятся в рамках времени, в жёстких рамках комендантского часа.

Кроме привычной формальщины в отношениях преподаватель-студент появилось что-то безусловно человеческое. Конечно, оно присутствовало всегда, но этой войной оно было словно бы выдернуто и передвинуто на передний план. Больше доверия, больше соучастия, больше понимания. Переломные критические события всегда сближают людей. Возможно, впервые студенческий народ стал суеверно искренним, открытым.

Постоянное ощущение края научило всех нас действительно ценить каждое мгновение. И это не голые слова. Подвиг — это приехать зимой 2014−2015 на занятия с Петровки (Петровский район — один из самых небезопасных районов Донецка). Подвиг — это возглавить маленькую академическую группку и отвести её в укрытие. Да, это было всего один раз в моей жизни, но и этого раза хватило, чтобы навсегда запомнить то тревожное чувство родства с каждым из них.

В прошлом учебном году они пришли к нам на первый курс не неоперившимися птенцами, а уже взрослыми людьми. Чего стоят только одни их глаза — глаза взрослых людей. И это в семнадцать лет! На их семнадцатую весну много чего пришлось — артобстрелы, теракты, потеря близких, переезды из разрушенных жилищ в более безопасные районы города, самостоятельное решение финансовых вопросов. Они сидели в коридорах общежития около несущих стен и боялись подходить к окнам, они писали курсовые работы и готовились к семинарам под несмолкающую канонаду.

Они для меня в какой-то степени — это повторение трагической истории моей бабушки, которая в 1941 году поступила на филологический факультет, но после первой сессии была вынуждена прервать обучение. Они — такие же дети войны, как и наши старшие родственники. Семейные истории из прошлого нашли своё новое преломление, стали ярче, превратились в реальность, вместо того, чтобы оставаться страшной сказкой, которую когда-то бабушка рассказывала внучке.

Всем известно, что вуз — это не только здания и сооружения, не только лаборатории и лекционные залы, вуз — это, прежде всего, студенты и преподаватели. Мы все в одной лодке и одной крови, я благодарна студентам и коллегам за то, что благодаря их бесстрашию и упорству мы сохранили наш университет, сохранили наши традиции.

Но если на какое-то мгновение забыть о том, что происходит за окном, и посмотреть в их ясные лица, то становится понятно — они молоды, они живут взахлёб, всему вопреки, они живут на пределе и мыслят на пределе, как и положено в юности. Они так же, как и мы в их годы, влюбляются — безответно или ответно, они живут полнокровно и во всю грудь. И если есть какая-то сила, способная противопоставить себя войне, то она в них — в этих детях войны.