Ополчение русской литературы

Осенью известный писатель, литературный критик, публицист Максим Замшев стал главным редактором «Литературной газеты», а ранее у него вышел роман «Весна для репортера». Динамичная, сюжетная проза о настоящей любви на фоне переломных событий Евромайдана. О роли русского писателя сегодня, разделении братских народов, примирении между ними благодаря культуре и Евромайдане как поворотной точке новейшей истории с Максимом Замшевым побеседовал наш колумнист, писатель Платон Беседин.

— Максим, в резюме к вашему роману «Весна для репортера» Юрий Поляков написал: «У вас есть редкая возможность прочесть хорошую русскую прозу». Хорошая — категория субъективная, конечно, а вот что лично вы вкладываете в понятие «русская проза». Есть ли у нее особенности, отличительные черты?

— Русская проза — это огромный архипелаг. Охарактеризовать его кратко невозможно. Но я полагаю, что главная отличительная черта всех серьезных русских текстов — это попытка противопоставить иррациональное рациональному, обрести свой духовный путь и повести по нему читателя.

— Хорошо, а что отличает русского писателя? Можно ли — и если можно, то на основании чего — сказать: «русский писатель«? Дело же ведь не только в языке, правда?

— Русский писатель, по-моему, это тот, кто не просто что-то пишет на русском языке, а понимает, что без акта творчества его жизнь потеряет всякий смысл, как бы удачно она ни складывалась.

— Современная и классическая русская проза — между ними сохраняется преемственность или, наоборот, между ними пропасть? Что вообще в литературе значит традиция?

— Для меня вообще очень странно понятие преемственности в литературе. Каждый писатель — это космос. Он рождается, умирает. И настоящую свою писательскую жизнь, жизнь текста, начинает только после своей физической смерти. Вопросы влияния того или иного классика на отдельного современного писателя, конечно, обсуждаемы. Но настоящий творец тот, кто не дает повода заподозрить себя в подражательстве. А все разговоры о преемственности великой русской литературной линии — просто попытка защититься от страшного хаоса, который таят в себе чистые листы бумаги или чистый экран компьютера.

— А вот идет новое поколение. Мы видим их на различных форумах — в Липках, на «Тавриде», на различных семинарах. Какое оно? Новаторы они или продолжатели традиции? Что их отличает? Та ли это молодая шпана, что сотрет прежних писателей с лица земли? Вы же много встречаетесь с ними, а в «Литературной газете» есть приложение «ЛитРезерв».

— То, что в век энтропии среди молодежи так много пишущих людей, не может не радовать. Не думаю, что сейчас есть запрос на «молодую литературную шпану». Скорее, в этом поколении должен появиться автор, который сможет создать нечто подобное тургеневским «Вешним водам», «Асе»… Одним словом, нечто предельно чистое по звуку и содержанию и при этом новое и динамичное. Разрыв поколений, конечно, присутствует, в силу всех политических катаклизмов последнего тридцатилетия, но я, честно говоря, не так уж верю в целительную силу литературного наставничества. Это всегда игра, иногда с хорошим, иногда с плохим концом.

— Вернемся к книге «Весна для репортера». Ее было интересно читать во многом и благодаря как раз-таки динамичному, продуманному сюжету. Это, конечно, странно, но сейчас подобное редкость. Вам не кажется, что зачастую современные российские авторы все больше акцентируются на стиле, языке, часто делая это в ущерб сюжету? Западная проза, наоборот, что называется, лихо закручена — точно сразу пишут сценарий для фильма. К слову, «Весну для репортера», уверен, можно было бы экранизировать. Есть ли такие планы? И почему у нас в принципе столь редко экранизируют современную прозу?

— Думаю, что все попытки объяснить бессюжетность прозы особым вниманием к языковой работе — это утешение слабых. Сюжет — это тело литературы, а стиль — его одежда. Невозможно натянуть одежду на пустоту. Будет похоже на чучело, которое ставят на огородах, чтобы отпугивать птиц. Что касается экранизации моего романа, от моих планах ничего не зависит, но если какого-нибудь кинематографиста такой проект заинтересует, я буду только рад.

 — Актуальность темы — еще одна черта вашей новой книги. События на Евромайдане, разделение народов. Тут ведь две точки зрения. Одни говорят, что все это, как и Крым, Донбасс, нужно художественно осмыслить. Другие — что время еще не пришло. Вы, так понимаю, придерживаетесь первой точки зрения?

— Да. Дело не во времени осмысления, а в том, что события Евромайдана основательно встряхнули весь мировой порядок. В одно прекрасное утро, когда власть Януковича пала, мы проснулись в другой реальности. Пока писатели эту реальность не исследуют, люди будут обречены на участь слепых кротов.

— Иногда мне казалось, что вы частенько позволяли себе в книге прямые высказывания. От лица героя, да, но авторская позиция ведь там тоже угадывалась, правда? Как относиться к прямому высказыванию в литературе? Не тянет ли это прозу в публицистичность? Хотя это ведь очень перспективный жанр — синтез прозы и публицистики, вымысла и документа. Так сказать, основано на реальных событиях.

— Все, что описано в романе, придумано мной от первого и до последнего слова. Все мысли, изложенные там от первого лица, принадлежат исключительно герою — по судьбе, внешности, сознанию абсолютно моему антагонисту. Но если какие-то его высказывания показались прямыми, я рад. Значит, они отвечают чаяниям многих людей. А что касается синтеза жанров, то для каждой темы свой инструментарий. В этом романе без публицистичности было не обойтись.

— Мне, как человеку, прожившему в Киеве четыре года, было приятно следовать за героем по знакомым столичным улицам. С топографией в книге — полный порядок. У вас самого, Максим, какие отношения с Киевом? Очаровывает этот город?

— Да, Киев, конечно, очаровывает, но сейчас есть такое ощущение, что город находится в оккупации. Надеюсь, временной. Если бы в 20 веке мы говорили о жертвах реальных войн, то теперь впору говорить о погибших на полях медийных сражений. А вообще Киев — это город русской литературы, и украинской литературы, и там, где все города вечны, между этими литературами, этими языками и этими народами, невозможна никакая вражда.

— А отношения с украинскими писателями? Ведь многих — даже близких знакомых — последние события разъединили.

— Это болезненная тема. Действительно, многие связи даже не порвались, а сами собой истаяли. Но, я думаю, если они действительно были прочны, рано или поздно здравый смысл и общая культурная составляющая возьмут верх.

— Лично я воспринимаю разрыв украинского и русского народов как главную нашу трагедию. Всегда для меня это было единое целое, одно без другого невозможно. Да, самостоятельны, да, независимы, но ведь одно целое. Сейчас мы видим, что политики не способны примирить нас. Кто может? Должны ли люди культуры, если угодно, взять на себя эту миссию, поставить себе своего рода сверхзадачу? Культура объединять и примирять должна?

— Это все, конечно, так. Но любые конфликты в мире начинает доллар, и доллар, обычно, в них же выигрывает. И противопоставить этому можно действительно только солидарную, нематериальную оппозицию. Но данный момент и русским, и украинским деятелям культуры до этого далеко.

— Мы затронули политические темы. Да и ваша книга не остается в стороне от них. Политика всегда была в жизни русского писателя? То, что происходит сейчас: не слишком ли политизированной стала литературная среда?

— Литературная среда всегда была слишком политизированной, и это довольно скверно. Существование «лагерей», «кланов» позволяет многим заявлять о себе не качеством своих произведений, а верностью какой-нибудь идее или преданностью каким-либо групповым интересам.

— А отношения писателя и государства — какими вы их видите, Максим? Сейчас, раньше и в идеале? Вот ругались и ругаются на цензуру, но ругаются и когда государство полностью игнорирует литературу и к ней причастных.

— Государством, как мне кажется, должны быть созданы такие механизмы, при которых талантливым писателям создавались бы условия для нормальной творческой работы. Желательно, чтобы те, кто этими механизмами управляет, не требовали бы от писателей взамен определенного дискурса, лишая их свободного творческого волеизъявления.

— В «Весне для репортера» есть такой момент. Нина, бывшая журналистка известного федерального канала, переезжает из Москвы в Киев. Ну и начинаются разговоры, что ее уволили, что она жертва режима. Хотя оказывается, что Нина переехала в Киев из Москвы добровольно, к своей больной маме. Но ей мало кто хочет верить. Это очень точный момент. У вас есть ощущение, что мы живем в матрице, где любое действие трактуется так, как ей угодно, где любой фейк становится правдой? И как с этим бороться?

— Бороться с этим невозможно. Я сам неоднократно страдал от этого. В чем меня только не обвиняли! Даже по поводу этого романа. От фашизма до потакания Евромайдану. Единственный способ борьбы с этим — обращать внимания лишь на тех людей, кто тебе действительно дорого и интересен. А в остальном скажу: собаки лают, караван идет.

— А вот я сказал — «матрица». Так в этой матрице писатель — агент Смит, поддерживающий ее, или Нео, старающийся ее уничтожить и установить пусть и не симпатичный, но реальный мир?

— Ни то ни другое. Писатель в этой матрице — субъект, который не позволяет ей окончательно восторжествовать. И если ложь лишь множит ложь, то правда ее останавливает.

Беседовал Платон Беседин