Вместо героев — бренд, вместо поступка — бизнес-план

Мой прадед по маме Николай Павлович Иванов был простого происхождения. Сын крестьянского подкидыша. Его отца Павла младенцем оставили на крыльце деревенского дома неподалеку от Череменецкого озера, что под Петербургом. До революции в 1910-м году 15-ти лет прадед работал мальчиком в автомагазине А. Зельтена в Санкт-Петербурге. Затем пошел учеником столяра и с 1914-го года до начала Гражданской войны работал мастером столярного цеха. Учитывая безродное происхождение и небогатую семью (сын заводского клепальщика) он не мог рассчитывать на что-то большее, нежели имел.

С началом Гражданской войны Николай Павлович вступил добровольцем в ряды Красной Армии и прошел ее до демобилизации в 1923-м году, пробыв на фронте пять лет. Много позже, уже пожилым человеком, прошедшим и Великую Отечественную, он напишет в дневнике: «Я добровольно взял в руки винтовку и встал на защиту завоеваний Великого Октября. Сделал я это не из соображений романтики, так как на войне романтики не ищут, а как молодой коммунист, осознавший свою задачу в данный период. В декабре 1918-го года, поступив на 1-е командные артиллерийские курсы, я попал в госпиталь при военной академии, где врач освободил меня совершенно от военной службы по болезни. Несмотря на это я остался в армии. Я пренебрег этой возможностью отсидеться в тылу и быть безучастным наблюдателем в борьбе за Советскую Родину».

Прадед был распределен в Киевскую губернию в 41-ю артиллерийскую бригаду. В 21-м году вошел в состав 44-й стрелковой Киевской дивизии, в которой и прослужил до самой демобилизации. Был в составе дивизионной коммунистической ячейки артпарка в Житомире. География его службы была широка, прадед много повоевал по украинским селам и городам: село Высоцкое Волынской губернии, село Борщево Киевской, город Радомысль, станция Круть Черниговской губернии, где он попал под прямой обстрел: «В 1919-м году под станцией Круть я попал под обстрел деникинского бронепоезда. Прямой наводкой бил по моей батарее, стоявшей у самой станции. Убило две лошади и двух рядовых».

В мае 1920-го года прадед попадает в плен банде Тютюника под деревней Ольшанка у берегов Днестра. Пленника запрут в деревянный амбар и оставят. Осмотревшись, он заметит, что крыша амбара по украинскому обыкновению просто покрыта сеном и редкими досками. Прадед заберется наверх, раздвинет доски и сбежит от банды.

«В 19-м и 20-м годах мне приходилось воевать со всевозможными бандами на Украине: с петлюровцами, с деникинскими, дроздовскими и другими, однажды в меня в упор стрелял из винтовки петлюровец, но каким-то чудом промахнулся». Ближе к окончанию войны Николай Павлович закончил высшие военно-политические курсы Украины и еще не раз возвращался в Киев из Петрограда, чтобы навестить своих сослуживцев и привезти им подарки.

С началом мирной жизни прадеда приглашают организатором коллектива ВКП /б/ при трамвайном парке им. Блохина. Затем работа в Петроградском районном отделе народного образования, организация работы дошкольных детских домов, и еще многое, многое, многое произойдет в последующие десятилетия в его чрезвычайно богатой и удивительной на события судьбе.

И семья, двое детей. И объявление его врагом народа в гнусную ежовщину 37-го, от которой он спасется, мудро отправившись на несколько лет в экспедицию на Дальний Восток. И его начальник Николай Маккавеев, которого в 70-е годы опишет в своем рассказе писатель Олег Куваев. И Отечественная, где немецкий снаряд на подступах к Ленинграду подкатится к самым его ногам и чудом не взорвется. И работа в руководстве ленинградского проектного института Ленгипротранс, который существует и доныне.

Служебный автомобиль, огромная квартира от государства в гордой сталинке на набережной, где я вырос, и — абсолютное советское благополучие. Я мог бы много рассказать о его жизни. Но здесь мне захотелось несколькими штрихами дать портрет простого городского парня, который ушел на Гражданскую, не пребывая в каком-то красном угаре, который теперь приписывают всякому, а вполне осознанно и даже в чем-то пылко.
Мне подумалось, что история — это не трактовки и примышления историков от науки, а, прежде всего — судьбы наших собственных семей, которые ощущаются нами куда ближе, чем толстые фолианты, газетные статьи и витрины музейных залов.

Историк Вадим Кожинов когда-то сказал, что история всей страны особым образом отражается в истории отдельных людей, семей и их судеб, и что пересказывая эти судьбы, мы можем понять много больше. Я вспомнил одну важную вещь, о которой мне сказал мой учитель истории Густав Богуславский: «Значительная часть красных комиссаров, участвовавших в терроре Гражданской войны, были зрелыми людьми, полностью сложившимися при старом режиме, в царской России. Значит, у них была причина пойти на подобный демарш, там, где-то в глубине счетов между народом и династической властью».

России было суждено пройти путем революции. И меня удручает, когда советскую Россию считают чем-то отдельным от исконной русской истории. Этаким политическим выкидышем. Это все та же Россия прошла путями СССР, это продолжение ее непрерывной истории. Нельзя отсечь советский период как прерывание подлинного хода вещей в нашем государственном пути. Это все та же Россия, она так стала себя ощущать, так себя решила поставить.

Однажды на занятиях в университете один приглашенный мною журналист, отвечая на вопрос о положении дел в стране, сказал: «Нам многому еще предстоит научиться у Европы, ведь Россия молодая, нам всего лишь 25 лет». «Как так 25?! — возмутился я — А куда вы дели тысячелетнюю историю государства российского, или вам удобнее отсчитывать ее всякий раз с момента очередного либерального переворота, а все, что было прежде — это недоразумение?».

Я был очень удручен, увидев сознание, которое не воспринимает историю страны как непрерывное целое. Разве можно выхватывать из нее одни страницы, а прочие положить за шкаф сообразно политическому удобству? Разве можно считать, что демократия — это по-настоящему, а коммунистический строй — фальшивка и ошибка?
Для меня, как для советского мальчика, октябренка и пионера, революция — это, прежде всего, всю начальную школу ощущение неизбывного счастья от сознания того, что я родился не в капиталистической стране, где человеческое подменено финансовым и каждый друг другу волк и менеджер, а в стране, где множество народов живут вместе в мире и согласии, где люди попытались осуществить мечту о всеобщем благополучии и отсутствии разделения и неравенства. Где единственные слуги Ленина в моем любимом рассказе детства — это его собственные руки. Вот почему СССР — насквозь поэтическое явление, особенно в своей ранней эстетике.

С чем мы пришли к 100-летию Великой Октябрьской социалистической революции? К олигархическому авторитарному правлению, к восстановлению диктата капитала и ренессансу потребительского сознания. К чудовищному разрыву между богатыми и бедными, к платной медицине и образованию — началу болезней и всеобщей безграмотности. К девальвации слова и культуры. К деградации ряда социальных слоев населения, к процветанию среди них пьянства.

Философия прагматизма и позитивное мышление — вот два куцых достижения, с которыми мы носимся в руках, перебирая словно драгоценность. В нашей эпохе нет героев — их заменил личный бренд. В нашей эпохе нет поступка — его заменил бизнес-план. В нашей эпохе нет пылких дерзких начинаний — вместо них стартапы. Наши кумиры — иностранные сверхбогатые торгаши высокими технологиями. В нашей эпохе нет мечты — ее подменили модные образы жизни. В нашей эпохе нет искренней захваченности идеями, все идеи свелись к одной — как эффективнее заработать. В нашей эпохе нет подлинных учителей — вместо них коучи и бизнес-тренеры. В нашей эпохе нет духовных наставников — вместо них специалисты личностного роста. Мы живем в скверную эпоху, господа.

А годовщина революции теперь лишь напоминание о небывалой мечте, которой были захвачены целые народы и воплотили ее как смогли, как сумели. Революция — символ нестяжательства против власти маммоны. Она всегда будет раздражать адептов современного миропорядка. Уверен, каким-то особым чувством они и теперь ощущают через историческую память, что присвоенные ими недра великой страны в один день могут забрать обратно суровые люди в кожаных куртках с наганом на поясе.

Оставим Ильича в Мавзолее. Пусть напротив ГУМа с золотистыми витринами, где бриллианты сверкают на бархатном ложе, где продаются часы по цене автомобиля или квартиры, на которые нынешний учитель, служащий или врач не заработают и за 10 лет, пусть напротив символа приобретательства и консьюмеризма пребывает символ иной жизни и иного хода вещей. И будем радостны от сознания того, что мы застали небывалую эпоху в жизни России, начало которой положила Великая Октябрьская социалистическая революция.

С праздником, товарищи!

Источник