Время своего человека

Привычный герой литературного произведения — человек, — с его поступками, переживаниями, страстями. Иногда героем может стать и кто-то из «братьев меньших», — как, например, конь в «Холстомере». Чехов говорил, что может написать рассказ о чернильнице, — его мастерство позволяло раскрыть «внутренний мир» этой склянки, показать ее характер, захватывающе преподнести ее судьбу.

В романе же Владимира Батшева «1948» герой просто-таки беспримерный — время! Автор меняет местами персонажей и композицию. У него время становится главным персонажем, а люди… композицией! Обычно в литературном произведении человек реализуется во времени, у Батшева же, напротив, время реализуется в людях. Один из действующих лиц «1948», характеризуя образы, созданные Станиславским, восклицает: не персонажи, а символы! Вот это и есть ключ к пониманию художественного приема Владимира Батшева: в его романе люди — символы определенного времени.

И знаменитый на весь мир московский режиссер, и изведший его тиран, и известный югославский политик, и бывший белогвардеец, и американский офицер, и агент одной из западных спецслужб, и сбежавший из подсоветской России журналист, — все они символы своего времени. У каждого из них своя история. А сумма их историй и есть слепок определенного времени.

Все события романа разворачиваются в конкретный период — в год, ставшим заглавием произведения. Впрочем, иногда автор применяет прием ретроспекции и уводит повествование в минувшее. Но лишь за тем, чтобы наилучшим образом высветить, реализовать события выбранного временного отрезка. Действие происходит одновременно в разных точках мира. Но эти точки оказываются так же связаны единой нервной системой, как связаны органы отдельного организма.

Роман Владимира Батшева невозможно пересказать, — у него нет единой сюжетной линии. Собственно он представляет собой череду эпизодов. Вместе с тем роман является совершенным портретом послевоенной Европы — красочным, колоритным, насыщенным событиями и деталями. Детали автор вообще предает важнейшее значение. Благодаря им читатель буквально «видит» описываемое время, потому что перед глазами проходят сотни всяких мелочей, которые, как мазки гигантского полотна, в целостности формируют законченное изображение. Бунин когда-то объяснял, в чем разница изобразительных средств Достоевского и Толстого: первый может красиво и долго описывать Альпы, так что зачитаешься! — а второй лишь обратит внимание на одну-две детали, и читатель… увидит Альпы!

Владимир Батшев применяет этот самый прием красноречивой и информативной детали: они выстраиваются в череду картинок, которые затем просто, как кинопленка, бегут перед глазами читателя и открывают созданный автором мир. Вот почему разрозненные, казалось бы, эпизоды романа отнюдь не воспринимаются разорванными и перетасованными кусками повествования о разных лицах, — они все, естественным образом, своевременно чередуясь, ведут к общему знаменателю — к целостному полотну, изображающему эпоху. Может быть, это некоторым образом напоминает глазуновские полотна — «Мистерию ХХ века», «Вечную Россию», другие, — вроде эти произведения также пересказать невозможно, однако в целостности изображенное на них составляет картину эпохи.