Журфак: советская Касталия

Вышла в свет книга «Журфак (1971−1976 гг.)» Виталия Третьякова; это 4-й том (в двух книгах) его воспоминаний «Из СССР в Россию и обратно». (М.: Ладомир, 2023) Книгу эту автор посвятил «студентам факультета журналистики Московского университета 70-х годов и моим нынешним студентам — студентам Высшей школы телевидения МГУ».

А значит, и мне. Потому что я тоже училась на журфаке, практически в те же годы. Так что я читала эту книгу почти как соучастник, ну если не соучастник, то свидетель, это точно. Мы с автором сидели в одних и тех же аудиториях, слушали одних и тех же преподавателей, ходили по одним и тем же коридорам. Курили у памятника Ломоносову во дворе, а то и на факультете, на первом этаже, справа от главной лестницы, прямо под табличкой: «Курить запрещается. Декан факультета журналистики Я.Н. Засурский» — и вполне реалистично изображенный окурок. Такие были порядки при «тоталитаризме», сейчас там не покуришь! Кстати, отдельная главка книги посвящена многолетнему декану журфака Ясену Николаевичу Засурскому. Тут и пиетет, и благодарность, Но и «критическое отношение ко многим его словам и действиям».

Веселый наш факультет (даром что считался идеологическим) был своего рода Касталией — прежде всего благодаря преподавателям, чьи лекции журфаковцы помнят спустя десятилетия. История древнерусской литературы — великолепная Людмила Евдокимовна Татаринова. Античная литература — легендарная, артистичная Елизавета Петровна Кучборская. «Всегда в чёрном. В чёрной обтягивающей водолазке или чёрном тонком свитере с воротником под горло и в длинной чёрной узкой юбке». Истории зарубежной литературы Средневековья и Возрождения — Нинель Ивановна Ванникова, и её любимый вопрос на экзамене: «Как звали собачку Тристана?» Русская литература XIX-XX вв — Владислав Антонович Ковалёв, замечательный, внешне какой-то старорежимный профессор в смешной шапочке вроде тюбетейки. А лекцию об «Обломове» он читал в шлафроке — халате, который почти не снимал герой романа… Студенты следующих поколений добавят к этому славному списку еще имена.

Так или иначе, но кажется неслучайным, что именно журфак породил целый ряд литературных знаменитостей — это о. Михаил Ардов, Людмила Петрушевская, Саша Соколов, Татьяна Бек, Иван Жданов, Александр Терехов, Дмитрий Быков, Сергей Шаргунов, Анна Козлова… Список, опять же, можно продлевать.

На одном курсе с Третьяковым учились прозаик и кинодраматург Валерий Золотуха и поэт Алексей Цветков, в 1975 году эмигрировавший в Израиль, а потом перебравшийся в США. «Я увидел на его шее цепочку со звездой Давида. И то ли прямо спросил его, с чего бы это, то ли он сам, увидев мой удивлённый взгляд, решил мне сразу всё пояснить…», — вспоминает Третьяков.

Журфаковскую Касталию он описывает подробно, обстоятельно, стремясь — в идеале — к объективности. «Нет, не ждите от меня только сентиментального мемуарного садизма. Это будет и жёсткий мемуарный мазохизм, ибо, как я уже сказал, сохранились мои личные (то есть писавшиеся тогда только для себя) дневники того времени». Здесь самое главное — то время, то есть советское, брежневское. Его принято клеймить тоталитаризмом, в силу непонимания, что такое тоталитаризм. На самом деле тоталитаризма уже не было, о чем свидетельствуют и реалии тогдашней жизни, запечатлённые в этой книге.

Вот вроде мелочь, но характерная: песни, какие пели в 1970-х годах советские студенты, — песни вовсе не советские, а, наоборот, монархистские (или квазимонархистские). Пели «Поручика Голицына», с особым чувством выводя строки: «За нашим бокалом сидят комиссары и девушек наших ведут в кабинет». Пели старую солдатскую песню «Как ныне сбирается вещий Олег…» с припевом: «Так за Царя, за Родину, за Веру мы грядем громкое „Ура! Ура! Ура!“». «Или то же самое, но уже печально-обречённо: „Так за Совет народных комиссаров…“», — вспоминает Третьяков. Вспоминает и о том, как азартно они с сокурсниками играли в царские чины и звания, величая себя ротмистрами, поручиками и т. п. И тут же, на контрасте, приводит лист из газеты «Маяк коммунизма» от 29 июля 1972 года. О работе в стройотряде: «Познакомьтесь: Игорь Марьин и Виталий Третьяков. Общеизвестно, что раствор — это питание любого строительства. Вот эти двое и обеспечивают беспрерывную работу кладчиков…».

Главная страсть автора воспоминаний — книги (далее я бы поставила дружбу, потом любовь — о них много в Воспоминаниях). О его круге чтения свидетельствуют записи в дневнике: «Кончил «США — реклама». Читаю «Докт. Фаустуса». Кончил: «Критика экзистенциалистской концепции диалектики» (Г.Я. Стрельцова, М., Высш. шк., 1974). Начинаю Ницше «Так говорил Заратустра».

«Сначала, когда я читал, то думал, что из него [из Ницше] можно было сделать и коммуниста, и фашиста (после 1-й части). А теперь ясно — он слишком мещанин, бюргер, чтобы породить нечто большее, чем фашизм.. Но как неплохие отдельные мысли по форме и содержанию нижеследующие (и как знакомство с Ницше…»

«Прочитал «Город» Фолкнера. Есть чувство места. Мне в нём нравится, может быть, истинно американское, манера рассуждений и описаний.

Сейчас читаю Л. Леонова «Вор» в издании 34 года — «Советская литература» (книга взята у Белой)…ограничусь для меня главным — 1) сумбурность, негармоничность произведения, 2) сложное, сейчас уже запретное отношение к революции, 3) письменный диалог Манюкиной с сыном в начале второй части, строки (стр. 146)

«Дочитал „Вора“. Читаю Бабеля. По Бабелю надо учиться писать. О „Воре“ несколько слов особо. Во-первых, я, может быть, впервые читаю книгу, где так показан народ в революции. Не ах, не выстрелы, штыки и лозунги, а грязь, мрачь, злоба, жадность, т.е. то, что довольно характерно для человека. Мне понятна сейчас растерянность интеллигенции в послерев. пору. Мне противны почти все герои этой книги»,

«Макс Фриш — «Назову себя Гантейбайнтом». Очень интересно и есть некоторые «мои характеристики». «Хулио Хуренито» и Гонкуры — недочитаны. Ждут своего времени…

Кончил и Уледова «Проблема информации в совр. науке», М., Наука, 75.

Сейчас читаю «Соц. психологию» Шибутани. Это по диплому. Кроме того, «Другую жизнь» Трифонова из «Нов. мира». Прочитал «Если Бийл-стрит могла бы заговорить» Дж. Болдуина из «Ин. литературы». Сёй-Сэнагон давно дочитал.

Два маразма Ивана Шевцова — «Тлю» и «Во имя отца и сына».

Прочитал «Битву богов» Парни, «Деревенские повести» Вас. Белова, «Люди из захолустья» Малышкина".

Из «Иностранки» — «Вечера в Византии» Ирв. Шоу, пер. часть «Терезы Батисты» Ж. Амаду (не помню, что ещё), «Кладбище в Скулянах» Вал. Катаева в «Нов. мире».

И не верьте пропагандистам и просто глупым людям, которые утверждают, что в СССР хороших книг в книжных магазинах не было, а была только скучнейшая партийная литература и мемуарная трилогия генсека Брежнева! Они — врут! Свои библиотеки мы собирали в то самое советское время, и если бы ничего не было, библиотеки наши не были такими большими.

Конечно, какие-то книги очень хотелось иметь, а купить было трудно — в силу их особой востребованности, не соответствующей тиражам, и в силу бездарной политики тогдашних идеологов — самые востребованные книги продавались в спецмагазинах «Берёзка», причем только за валюту иностранцам. Еще были чернокнижники, то есть спекулянты, у которых купить можно было всё, но задорого.

Ну и, конечно, были библиотеки, совершенно необходимые при написании курсовых и дипломов. В мемуарах Третьякова появляются: факультетская библиотека, для, так сказать, самых простых нужд; для более серьёзных дел — прекрасная Научная библиотека им. А.М. Горького, один из корпусов которой находился прямо во дворе журфака (слева, если стоять спиной к Манежу). Также можно было, взяв на факультете направление, пользоваться такими библиотеками, как Ленинская (ныне Российская государственная), Библиотека иностранной литературы, ИНИОН (Институт научной информации по общественным наукам). Причем пользоваться можно было не только общими залами, но и спецхранами, где было всё — и иностранные книги и пресса, и изъятые из оборота издания.

И вот что важно: из воспоминаний Третьякова понятно, что он, со всем своим страстным увлечение литературой, вовсе не чувствовал себя одиноким островом в океане невежества — в литературу тогда были погружены все — ну или почти все, — таков был модус эпохи. Другой вопрос, кто с чем выныривал из этого погружения. В случае Третьякова это обернулось, в частности, тем, что в его «Независимой газете» — единственном из изданий такого типа! — появилось книжное приложение «НГ Ex Libris». И тем, что студенты Высшей школы (факультета) телевидения МГУ прежде всего усваивают тезу своего декана: «Телевизор должен стоять на книгах!»

Но в топографию той нашей жизни входили не только книжные магазины и библиотеки, но и кафе, бары, рестораны. Местоположение журфака в самом центре столице — на Проспекте Маркса, сейчас это улица Моховая, — располагало к соответствующим развлечениям. Те весёлые места автор с удовольствием и подробно описывает. И хочется снова пробежаться хотя бы по некоторым… Начиная с гостиницы «Москва» и далее вверх, по правой стороны улицы Горького (ныне Тверская).

Книга о журфаке интересна также старыми газетами, фотографиями, справками, письмами друзей, конспектами студенческих работ и прочими документами времени. Особая ценность — Указатель студентов, преподавателей и сотрудников факультета журналистики МГУ, упоминаемых в тексте. А кроме того — Общий именной указатель (как во всех книгах «Воспоминаний» Третьякова).