Гробы для Зеленского: Киев бросил своих убитых солдат, теперь их наши на погост на родину отправляют

В одном телеграмм-канале выложили видео из морга под Бахмутом, где лежат трупы солдат ВСУ. Но лежат не хаотично. По личному указанию Пригожина каждый из погибших был упакован в специальный полиэтиленовый мешок или завернут в фольгу и аккуратно упакован в деревянный гроб. Все они в самое ближайшее время, на безвозмездной основе и без каких-либо предварительных условий будут выданы специальной похоронной команде ВСУ.

Зрелище, конечно, жутковатое.

Но зачем все это мы делаем? Это же целая проблема — сколотить похоронную команду, снабдить ее стройматериалом, шанцевым инструментом, кирками, ломами, рулонами фольги, специальными полиэтиленовыми мешками, транспортом…

А самое сложное — договориться с противоположной стороной, чтобы они на время прекратили стрельбу и вообще какие-либо военные действия, подвезли свой транспорт, оперативно перегрузили погибших и отправили к себе домой.

Для чего, казалось бы, такие искусственные сложности?

Это не сложности. Это попытка даже в условиях боевых действий остаться человеком. Мертвые сраму не имут. А вот у живых он должен быть. И мораль тоже. И неписаные законы. И мертвым — и своими чужим — на войне положено оказывать все необходимые почести. Как минимум — уважение.

А совсем по-хорошему — отправить человека родне. Чтобы похоронили его как солдата. Чтобы почетный воинский караул три раза выстрелил в воздух. Чтобы было куда прийти матери, отцу, жене и детям (если они остались). И цветы положить на могильный холмик, под которым лежит твой отец, сын, муж или брат

Кроме этого, конечно, есть во всем этом и медийная составляющая. Эту бесконечную вереницу гробов так или иначе, несмотря на железный информационный купол над Украиной, увидит и вражеская сторона. Это произведет на нее некий деморализующий эффект.

Может, лучше сдаться в плен? Что и требуется доказать, как принято говорить при разгадке той или иной теоремы.

Единственное, чего при всем при этом не хватает — нужных продуманных и проникновенных фраз. Тех самых, которые прожгли бы нас, живых, до самого сердца. Тех словесных оборотов, с которыми их носители входят в историю. Ну, типа: прощайте, солдаты. До встречи в лучшем из миров. Вы выбрали неправедный путь. Путь убийства своих же братьев. Это дорога к смерти. Видит Бог, никто не хотел вас убивать. Но у нас не было другого выбора. Извините.

Как-то так. Ну, или что-то в этом роде…

Немаловажен и денежный фактор. Ни для кого не секрет, что украинские власти наживаются на пособиях, которые положены семьям погибших на фронте. Они их банально воруют. Для этого нужно только одно — чтобы тело погибшего осталось на фронте. И не доехало домой. Тогда можно смело вносить его в графу «пропавших без вести» После чего прикарманить деньги, которые причитаются его семье.

Ну и, конечно, «играет рояль» элементарная гигиена. Брошенные на поле боя трупы отнюдь не озонируют местный пейзаж. Они разлагаются. От них идет трупный запах. Их начинает есть лисицы, мыши, крысы, бездомные собаки. Им выклевывают глаза вороны. Отгрызет какая-нибудь псина руку убитому и бегает с ней по улицам, «радуя» взор окружающих. Это действует удручающе на людей. И такие вещи надо гасить на корню.

Труп, особенно в климатических условиях Украины — это бактериологическая мина замедленного действия. Чем теплее будет погода — тем выше опасность заражения личного состава и мирного населения.
Нормальные командиры это понимали всегда. И делали все возможное, чтобы в перерывах между боями решить проблему убиенных на войне.

В развитие темы -два коротких рассказа участников Великой Отечественной войны.

Первый — от моей соседки по этажу. Будучи совсем маленькой девчушкой, она участвовала в сборе трупов погибших в Курской битве. Армейские похоронные команды не справлялись, и советское командование попросило мирное население помочь с захоронением павших. Соседке, в силу ее возраста, досталось собирать руки, ноги, головы…
Собирали всех подряд. Старались хоронить в разных воронках. Русских к русским. Немцев — к немцам.

Только с танкистами вышла небольшая закавыка. И те, и другие были одеты в одинаковые черные танковые комбинезоны. Поэтому «танкачей» хоронили всех вместе. Без разбора. Обгоревшие, обугленные солдаты двух воюющих армий, облаченные в черные промасленные комбезы, помирились после смерти. И вместе ушли на небеса.

Герой моего второго рассказа — мой дед, механик-водитель Пятой танковой армии Конева Михаил Моисеев. Во время операции «Багратион» на окраине одного белорусского села наш расчет «Катюш», умудрился накрыть немецкую полуроту. Наш ротный после боя послал деда снять с убитых более-менее приличную обувь — для наших солдат. А заодно и собрать документы. Трупы уже замерзли, стали твердыми.

Дед их переворачивал, как железнодорожные шпалы. Всматривался в лицо каждого погибшего — если оно не было изуродовано или посечено осколками. Выражения лиц были разными. У одних в глазах застыл ужас. У других взор был умиротворенным и спокойным — почти библейским.

Третьи даже после смерти напряжено смотрели куда-то вдаль, словно высматривая противника. Но что его зацепило — все немцы были высокими, крепкими, статными (сам дед был маленького роста). Настоящие Тарзаны. Словно какая-то сборная Германии то ли по водному поло, то ли по вольной борьбе, то ли по спортивной гимнастике.

Только мертвой была вся эта сборная. «Ну что вам здесь надо было Гансы? — спросил тогда мой дед этих мертвецов. — Сидели бы дома, занимались спортом, создавали бы семьи со своими белокурыми фрау, нарожали бы они вам детей… Что бы забыли здесь, в суровой заснеженной чужедальней сторонке?».

Дед тщательно занес химическим карандашом в свой полевой блокнот все имена и данные погибших. Зачем он это сделал — он и сам сказать не мог. А потом дед умер. А пожелтевший от времени блокнот остался. Я в юности много раз перелистывал его. Гансы, Фрицы Шмидты, Эрихи, Фридрихи… Берлин, Мюнхен, Дрезден, Гамбург, Вестфалия…

Спустя много лет немцы стали искать в России и Белоруссии захоронения своих павших. Я когда уже переехал в Москву, взял этот пожелтевший от времени дедовский блокнот и пришел в посольство Германии в Москве.

На ломаном немецком объяснил ситуацию. Рассказал, как мог, где конкретно лежат убитые. Предложил дедовский раритет. Консул сначала слушал настороженно. Думал, я политического убежища пришел просить. Или что-то в этом роде.

А когда врубился, в чем дело, его словно подменили. Выскочил из-за стойки, заметался: «Wie viel Geld wollen Sie für diesen Service?» («Какую сумму вы хотите за эту услугу?». Я пожал плечами: «Nichts». И поднялся из-за столом. Дело было сделано. Говорить было больше не о чем.

Консул нагнал меня на улице. В руке у него был какой-то яркий пакет. «Das ist Yagermeister! — он стал совать мне его в руку (это был какой-то дорогой немецкий ликер). —  Mein Vater starb an der Ostfront. Danke Ihnen…» («Мой отец погиб на Восточном фронте. Спасибо Вам…»).

Этот «трофейный» ликер мы с друзьями в студенческой общаге раздавили на 9 мая. Помянули наших павших. Как выяснилось, практически у всех деды воевали. У каждого второго — не вернулись.

Вот такое уважение оказал мой дед своим убитым врагам — уже после своей смерти. И это примерно то же самое, что делает сейчас наши.